на предыдущую страницу

18

 ...- Мне малым мало спалось, Да во сне привиделось...
 
 Пели в соседнем купе. Из-за бойких соседей “малым мало” спалось всему вагону, и милиционер приходил уже дважды. В первый раз он протопал мимо грозной походкой, второй крался за добавкой, как мышка.
 
 Ане и Генке не спалось и без песен. Они готовились к чудесам, и то, что, кроме них, никого в купе не оказалось, восприняли как нормальное первое чудо из будущей тысячи.
 
- Москва! – стучали колеса.
- Москва! – хлопали двери.
- Столица! – звенели подстаканники.
 
 Они оба ехали туда впервые. Анюта собиралась поступать в театральный и жить у двоюродной тетки. Генка собирался поступать в медицинский и жить у друга, с которым познакомился на соревнованиях при плачевных (для друга) обстоятельствах. После нокаута во втором раунде тот проникся к Генке уважением, граничащим с обожанием, и звал в гости уже второй год. Адрес и схема проезда были единственным капиталом, который бывший Атос вез в Златоглавую.
 
 Москва была третьей даже на их жестком ложе любви. Они вздрагивали на каждой остановке, боясь, что в дверь постучат и какая-нибудь Петровна или Михална с картиной, корзиной и картонкой раздавит их хрупкое счастье. Но никто так и не пришел. Только Москва, незримая, огромная, была с ними в ту ночь.
 
 А еще были ласки. Много неумелых, выматывающих, пьянящих ласк. Редкие провалы в сон и сладкое выныривание на поверхность, где встречали руки и ждали губы, готовые сделать искусственное дыхание без напоминаний.
 
- Это – самая длинная ночь в моей жизни,- шепнула Аня.
- А что, уже ночь? – смеялся Генка. - Мы же только что сели.
- Что ты! Уже Москва через пять минут...
 
 И оба приникают к окну, за которым – долгая овация листвы на ветру. И никакой Москвы, только звенящее ожидание ее. И ветер в раскрытое окно, и сверчки, и поцелуи, ласки, ласки...
 
- Мы, наверное, так и не заснем...
- Никогда. Как можно спать в такую ночь?..
- А у тебя глаза закрываются...
- Это чтобы лучше тебя видеть, Красная Шапочка.
- А я тебя не боюсь, серый Волк. Съешь меня.
- И съем...
- Да... И вот тут еще откуси немножко... И здесь... И здесь...
- Я тебя люблю...
- И я...
- Нас не разлучит никто...
- И никогда...
- А есаул догадлив был... (из-за стены)
- А если разлучит...
- Да если разлучит...
- Кто?
- Не знаю. Ты первый начал...
- Если разлучит... ну, кто-то или что-то...
- Да. Если у кого-то или чего-то хватит сил нас разлучить, то он (или оно) получит золотую медаль на чемпионате мира... По разлучению...
- Если это произойдет...
- Да ладно тебе. Дурачок. Пошутили – и хватит.
- Если это произойдет – давай встретимся через много лет...
- Через тысячу... Раньше нас никто не разлучит.
- Нет. Не через тысячу. Нужно найти круглую дату, чтобы не забыть.
- Круглая дата? Ну, например, ноль часов ноль минут нулевого числа нулевого месяца нулевого года...
- А что... Это мысль, только давай возьмем другую цифру... Может, девятку?
- То есть?
- Ну, например, девятого э-э-э сентября 1999 года. В девять часов...
- На девятом этаже... В квартире номер девять...
- Нет. Так не бывает, чтобы квартира номер девять была на девятом этаже. Давай просто назначим место...
- Ну... Мы же будем тогда с тобой москвичи?
- Еще бы!
- Тогда давай где-нибудь в Москве. Что ты в ней знаешь?
- Кремль...
- Ага. Здорово будет в Кремле встречаться. Скажи еще – в мавзолее...
- Хорошо. Большой театр...
- Ага. И все будут у меня билетики спрашивать, пока ты будешь опаздывать.
- Лужники. Ленинские горы...
- А что? Там и метро красивое есть, я на открытке видела.
- Как называется?
- Не знаю. Там одна только станция такая – прямо на мосту. Вся стеклянная, как аквариум. Красивая, наверное, внутри.
- Ну, тогда на этой станции...
- Хорошо. Девятого сентября 1999 года.
- В девять часов вечера...
- Хорошо. В девять часов вечера... Ты меня поцелуешь, наконец, или нет?
- Уже...
- И сюда...
- А можно?
- А ты попробуй...
- А сюда?
- А сюда нельзя... Генка, перестань! Перест... пере... ладно... можно, только очень тихонько...
- Я снова вижу сон...
- Нет... мы никогда не заснем...
 
 Ветер, сверчки, звезды. Пение за стеной. Мы никогда не заснем...
 
- Ппприехали, гграждане... - раздалось из-за двери вместе с громким стуком, - пппрошу сдавать пппостели...
 
 Анюта подскочила, как ужаленная, натягивая на себя простыню. Генка сонно заворочался.
 Аня нетерпеливо подергала его за плечо.
 
- Смотри!
 
 Он открыл глаза и потянулся к ней, как ребенок.
 
- Да не на меня, дурак! В окно!
 
 Поезд, замедляя ход, приближался к платформе. Одной из многих, заполненных сотнями людей. Над муравьиной суетой, за огромным вокзалом, величаво стояли две высотки. Они, казалось, доставали до неба...
 
- Москва, - выдохнула Анюта.
- А наша Труба повыше них будет, - проворчал Генка, скрывая ликование изо всех сил.
 
 Вскоре поезд остановился. Он был тут же атакован встречающими, в воздухе замелькали сумки и чемоданы. Генке показалось, что все куда-то бегут. Спросонья он не мог понять толком, что происходит, и, только когда его Анюту стала уводить незнакомая старуха, он проснулся окончательно. Ринулся следом и тут же понял, что ничего не может поделать. Это была ее тетка, то есть существо, у которого больше прав на Аню, чем у него. А ему предстояло, вооружившись листочком с адресом, начинать новую жизнь. Но прежде нужно было договориться, как снова встретиться с Анютой. Он побежал по платформе, проклиная себя за беспечность.
 
 Был момент, когда ему показалось, что Аня исчезла в толпе и ему никогда больше не отыскать ее. Потом, поняв, что уже давно опередил Аниных встречающих, он остановился и перевел дух. После чего стал внимательно вглядываться в толпу.
 
- Ну, - звонко раздалось сзади, - долго я буду тут стоять?
 
 Он облегченно выдохнул и оглянулся. Аня стояла сзади и протягивала ему листок с телефоном. Бабка стояла рядом и разглядывала его со смесью восхищения (как женщина) и недоверия (как анина родственница). Бабка имела очень театральный вид, и даже шляпка у нее была какая-то особенная.
 
- Прощаемся. – сказала Анюта.
- Пока, - сказал он. Шум вокзала мешал ему прошептать это. Поэтому пришлось почти кричать. Потом он одними губами произнес: - Я тебя люблю.
- Я тебя люблю, - повторили анины губы. Они были чуть распухшими и обветренными. Генке захотелось снова мучить эти губы, и  он отвернулся. А когда справился с собой и повернулся обратно, то увидел, что остался один.
 
 Он постоял еще минуту и двинулся в путь. Ему было мало дела до адреса Вовчика в кармане. Адрес мог и подождать. А пока Генка вышел из здания вокзала на огромную утреннюю площадь и спросил у одинокого милиционера:
 
- Где тут Кремль?
- Там, - махнул рукой тот и улыбнулся. – Гляди, не опоздай. Президиум ЦК уже весь в сборе.
- Есть, товарищ старшина! – Генка козырнул к пустой голове и зашагал в указанном направлении.
 
 В Москве стояло раннее утро. Вокзальная суета осталась позади, и весь город был похож на безлюдную декорацию. Тем более поражали размеры домов и ширина улиц. Когда Генка добрел до Садового Кольца, у него захватило дух. Машин было еще немного, но даже среди них порой мелькала диковинная иностранная красавица. А вокруг, как на офицерском смотре, стояли высокомерные дома. С десятками нужных и ненужных украшений, вобрав приметы разных веков, они имели вид грозный и распущенный одновременно. Их разделяла улица, такая широкая, что из любого ее места можно было вырезать две-три небольших Энских площади.
 Первые автобусы и троллейбусы сонно выползали из переулков. Дальние крыши проявлялись медленно, как на фотографии, сквозь утренний полумрак.
 
 Генка перешел через Садовое кольцо и двинулся к площади Тургенева по Кировской улице. Марши о Москве, сами собой звучавшие в его ушах, неожиданно сменились старой  знакомой мелодией, от которой глаза начинали копить влагу, как апрельские сосульки.
 
 Теперь Москва имела вид камерный и очень старинный. На Кировской было еще меньше людей, чем на Садовой. Дворник заговощицки покосился на “студента” из провинции. Гражданин, выгуливающий исполинского дога, посмотрел на него без выражения. Из древнего подъезда выскочила барышня, на ходу подкрашивая губы. Глаза у нее были заспанные и шальные. Она подмигнула Генке, чем окончательно лишила его уверенности в себе.
 
 Город вокруг него был велик, спокоен и грозен. Генке легко поверилось в то, что такой город никогда и ни за что не поверит слезам. Поэтому он прогнал свою давнюю спутницу-мелодию и зашагал дальше легким, спортивным шагом. Дома молча провожали его к Красной площади.
 
 Пройдя мимо метро “Тургеневская” и поклонившись Грибоедову (“Наше – вам, СанСаныч!”), Генка вырулил на Лубянку и онемел от размеров площади. За этой просматривалась еще одна, такая же, и он простоял несколько минут под чугунным взглядом Дзержинского.
 Потом снова взял себя в руки и отправился дальше. Поблуждав в подземных переходах,  вынырнул у Большой Никольской улицы и двинулся по ней к Кремлю, чьи башни уже замаячили впереди.
 
 Когда он оставил позади только что открывшийся ГУМ и ступил на брусчатку Красной площади, Солнце окончательно очухалось от похмельного московского рассвета. Генка увидел на булыжнике свою тень и впервые поверил в то, что все происходящее – не сон. И еще. Он поймал себя на мысли, что уже час или больше того не думает об Анюте.
 
 Он стоял посреди Красной площади, и сквозь эхо прошедших по ней парадов слышал командорскую поступь Судьбы. Путь, проделанный от Свалки – сюда, был ее первым шагом.
 Он глубоко вдохнул утреннюю свежесть, нащупал в кармане бумажку с адресом и отправился к ближайшему метро – по первому московскому делу...