Андрей Корф. Порт пяти морей. Пьеса
вернуться на главную страницу

Пьеса "Порт пяти морей" в файле .doc для скачивания и печати.

Пьеса посвящена А. В.

ПОРТ ПЯТИ МОРЕЙ

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

 

Пляж. ПИСАТЕЛЬ в шезлонге, с рукопиьсю на коленях. В тексте нигде не отмечено, но ПИСАТЕЛЬ  слегка заикается. Иногда слова выходят из него с особенным трудом. РЫБАК сидит с удочкой на другом конце сцены. В глубине за мольбертом стоит ХУДОЖНИК.

Долгая пауза, тихий шум прибоя.

Примечание: все время действия, то стихая, то усиливаясь, звучит шум моря. по расположению море совпадает со зрительным залом – линия берега проходит по авансцене.

 

ПИСАТЕЛЬ: Как улов, рыбак?

РЫБАК: Пусто. А твой?

ПИСАТЕЛЬ: На слова, а сплошные мальки. Например, «Как улов, рыбак?».

РЫБАК: Смени наживку.

ПИСАТЕЛЬ: А ты чем плох?

РЫБАК: Всем плох. Потому и рыбак. Попробуй половить на женщину.

ПИСАТЕЛЬ: Думаешь?

РЫБАК: Уверен.

ПИСАТЕЛЬ: Марта!

РЫБАК: Интересная вещь этот поплавок. Рыбы звонят в него, как в колокол. Немой колокол, потому что он звонит по рыбам.

ПИСАТЕЛЬ: Марта!

 

Входит Марта.

 

МАРТА: Какое оно сегодня спокойное... Ни одного паруса...

РЫБАК: (меняя голос) Я не сплю с тех пор, как увидел вас в беседке. Вы – воровка! Вы украли мои сны. Верните хотя бы детские, зачем они вам?

МАРТА: Вы не видели моего мальчика? У него чуб падает на глаза, а он все время норовит его сдуть. При этом нижняя губа поднимается, и у него становится очень обиженное лицо.

РЫБАК: (меняя голос) Меня трудно обидеть, но вам это удалось. Стреляться! Завтра же! У заброшенной мельницы!

МАРТА: Я хотела постирать его испачканные простыни, а он их спрятал. И потом сделал из них паруса.

РЫБАК: (меняя голос) Дорогая, в эту ночь у нас двойная пропажа! Исчезли дети и пододеяльники! Вместо них появилась стая хихикающих привидений, которые строят мне глазки и кидаются твоими любимыми бусами!

МАРТА: Он взял рыбацкую лодку и поставил на нее свои нестиранные паруса.  Он так не хотел уходить, я это видела. Но он не мог не уйти. А я слишком любила его, чтобы удержать.

РЫБАК: (меняя голос) Вам хорошо, Валькирия. Вы парите в воздухе. А снайпер сидит на дереве так долго и неподвижно, что к нему привыкают птицы. После выстрела птицы умирают от испуга. Я убил двенадцать человек и пятнадцать птиц.

ПИСАТЕЛЬ: Ты всегда считаешь свой улов, рыбак.

РЫБАК: Штраф за «всегда». Зачем ты затеял эту игру?

ПИСАТЕЛЬ:  Ты - мой персонаж.

РЫБАК: Врешь. У тебя не хватит сил даже на меня. Бездарность.

ПИСАТЕЛЬ: Сейчас я напишу, что ты встаешь, и мы посмотрим.

РЫБАК: (встает, меняя голос) C прискорбием сообщаем, что ваш сын пал смертью храбрых во время боя под…

МАРТА: НЕТ!

ПИСАТЕЛЬ: Марта, не бойтесь. Рыбак говорит не с вами. И потом, разве вы спрашиваете о сыне?

МАРТА: Значит, вы не видели моего мальчика? Это хорошо, что мы поженились так рано. Мы ели друг друга свежими, и в моей жизни не было еды слаще.

РЫБАК: (меняя голос) Встретив сотую весну, старый Пьер нашел жену. Пьер не глуп. С такой женой сам захочешь в мир иной!

МАРТА: Я так жду его. Ведь он вернется?

РЫБАК: Немой колокол.

ПИСАТЕЛЬ: Рыбак садится.

РЫБАК: (садится) Не мой колокол. А казалось, что мой.

МАРТА: (в море) Жак!

РЫБАК: Не мой колокол.

 

Появляется Пират.

 

ПИРАТ: (молодецки) Кому тут откликнуться на Жака? Свистать всех наверх!

ПИСАТЕЛЬ: Вы - Жак?

ПИРАТ: Да хоть Иуда, если зовет такая… Ммм… Такая очччаровательная мадам.

РЫБАК: (меняя голос) Милочка, ей так идут эти кудряшки, ты не представляешь. Непременно сделаю себе такие же!

ПИСАТЕЛЬ: Пират, Марта ждет не тебя. Хотя… Возможно она не та, за кого себя выдает.

ПИРАТ: Ожидание портит кожу, мадам. Я помогу вам скоротать время.

ПИСАТЕЛЬ: Я слышал, как она поет. Для простой морячки она знает слишком много русалочьих песен.

ПИРАТ: Русалка? А где же хвост? Я вижу только пару черрртовски соблазнительных ножек! Вы и впрямь русалка?

МАРТА: Нет.

ПИРАТ: А что, так даже интереснее. Спойте мне, мадам! А я притворюсь кораблем. Бригом... Нет, галеоном. Полные трюмы пряностей. А мои пушки! Они надраены до блеска, и ни одна, слышите, ни одна не заряжена холостыми!

РЫБАК: (меняя голос) Я читал про русалок. Иногда они притворяются лягушками. Вы не поверите, коллега, какой крупный экземпляр мне попался на Амазонке! Это была королева жаб!..Я посадил ее на ладонь и спросил: Ты русалка?

МАРТА: Нет!

ПИСАТЕЛЬ: Есть простой способ проверить. Подойдите к художнику, и он нарисует вас. Вы же знаете, его кисть не умеет врать. Три шага - и вы узнаете...

МАРТА: (кричит) Нет!

ПИРАТ: Боже, какой темперамент! Я теряю голову! Мадам, кем бы вы ни были, я готов для вас на все! Хотите, я... Хотите, я... (с надеждой смотрит на Писателя)

ПИСАТЕЛЬ: Пройду по солнечной дорожке...

ПИРАТ: Пройду по солнечной дорожке!..

ПИСАТЕЛЬ: Прямо на закат...

ПИРАТ: Прямо на закат!..

ПИСАТЕЛЬ: И принесу вам солнце…

ПИРАТ: И принесу вам солнце…

ПИСАТЕЛЬ: Вы ведь любите жареных идиотов...

ПИРАТ: Вы ведь любите жаренных идио... Что?! Мадам, я отлучусь на минуту проучить эту сухопутную крысу. Никуда не уходите! (засучивает рукава и идет к писателю)

ПИСАТЕЛЬ: (пишет и читает) Делает два шага и останавливается. Он всегда был трусом, когда дело доходило до драки.

РЫБАК: Штраф за «всегда».

ПИРАТ: (делая два шага и останавливаясь) Мадам, закройте уши. Я скажу ему пару морских словечек.

РЫБАК: Пустая трата времени. Он сам себя изведет. (иронически) Писатель... А у вас есть другие дела.

ПИРАТ: (спохватываясь) Черт меня подери! Спасибо, что напомнил, дружище! Мадам, на чем мы остановились?

МАРТА: Я не пойду к Художнику.

ПИРАТ: Да бросьте ломаться, ей Богу! Давайте встанем на фоне заката, чтобы он осветил всю вашу прэлестную фигуру.

МАРТА: Уйдите, пожалуйста. Вы загораживаете горизонт.

ПИРАТ: Чего бояться? Ладно бы зубодер, а тут - художник. Зато представьте, мадам, какой козырный туз у вас появится! Красота – это теорема, постоянно требующая доказательств. С годами их становится все меньше, и этот портрет со временем станет главным! (оглядывается) Писака, перестань засовывать мне в рот свои словечки! Прошу вас, мадам. Какая разница, ножки или хвост? Хотя я, конечно, предпочел бы ножки. Они у вас просто прэлестны.

МАРТА: Да отстаньте вы, ради бога.

ПИСАТЕЛЬ: Попросите меня, и я напишу напишу просто: «уходит».

ПИРАТ: А рядом – я! Ваш Пират! Повязка, попугай на плече, серьга, сабля до колена. Что скажете?

РЫБАК: Наш художник не рисует портреты.

ПИРАТ: Какой же он тогда, к черту, художник?

РЫБАК: Он смотрит на человека и рисует его море. Получается похоже. Он – настоящий художник.

ПИРАТ: Бред собачий. И каким же он нарисовал ваше? Полным рыбы?

РЫБАК: Черным… Чернильным. С белыми бумажными корабликами.

ПИРАТ: Художник, дружище! Ты меня видишь?

ХУДОЖНИК: Вас трудно не заметить.

ПИРАТ: А мое море? Этот девятый вал, этот пляшущий на волнах фрегат? Этот галеон, полный пряностей и пушек, из которых ни одна, заметь, ни одна не заряжена холостыми?

ХУДОЖНИК: (улыбаясь) Да, что-то в этом роде.

ПИРАТ: Так за чем дело стало? Рисуй. Или нет, постой. Я воспитанный пират. Я пропущу мадам вперед.

МАРТА: Сколько раз мне нужно сказать слово «уйдите» для того, чтобы вы ушли? (распаляясь) Может, попробовать другие языки. Гоу! Как это будет на вашей морской тарабарщине? Сушите весла! Отдавайте концы! Поднимайте якорь! Короче, проваливайте отсюда на все четыре стороны!

ПИРАТ: Не могу.

МАРТА: Это почему же?

ПИРАТ: Ваш магнетизм вывел из строя мой компас. Вы верите в магнетизм? Еще бы вам не верить, ведь вы сами – форменный магнит для таких железных парней, как я!

МАРТА: (поневоле улыбаясь) Господи, ну откуда вы взялись, такой настырный. Так хорошо было без вас.

ПИРАТ: Врете. Без меня вам было еще хуже. А сейчас у вас блестят глаза, вы злитесь, вы ненавидите меня – вы живете, черт возьми! Художник, рисуй ее такой!

МАРТА: Не надо! Пожалуйста, не надо. Я боюсь.

ХУДОЖНИК: Не стоит бояться, Марта. Ваше море очень красиво.

МАРТА: Я боюсь, что в нем не окажется паруса.

ПИРАТ: А мой галеон?! Мадам, я приведу в ваше море всю свою флотилию.

МАРТА: Вот как? А если мое море поет песни русалок? Не жалко флотилии?

ПИРАТ: (постепенно распаляясь) Я ничего не боюсь, мадам. Слышишь, писака? Я ничего не боюсь! Ты же сам описывал мои переделки! Правда ты, сухопутная крыса, вечно путаешь стаксель с брамселем, но суть ты верно схватил за задницу. Ну-ка засунь мне в рот свои словечки, сейчас они придутся впору! Про то, как под Картахеной мы бились в шторм и не знали, за что хвататься: за снасти или за оружие. Как вместе с испанцами рубили канаты и молились хором на двух языках, чтобы заглушить рев воды. Про то, как в ста милях от Кюрасао мы танцевали вальс с «Летучим Голландцем». Он оказался плохим танцором и все норовил наступить на ногу нашей «Арабелле». Но девочка умела держать дистанцию, мы неплохо ее воспитали!

А как у Тортуги под Южным Крестом

In Nomini Patri, один за бортом,

Взошел я монахом на флагман врага

In Nomini Patri шепча по слогам.

Как сохли под рясой, не чуя минут,

In Nomini Patri огниво и трут.

Как тем, кому завтра назначил финал,

In Nomini Patri грехи отпускал.

Как порох из бочки, смеясь и дразня,

In Nomini Patri смотрел на меня.

Как в вещем ознобе дрожал галеон,

In Nomini Patri созревший бутон.

И как распустилось, и как расцвело

In Nomini Patri как стало светло.

Как Южным Крестом, доставая до дна,

In Nomini Patri крестилась волна.

ПИСАТЕЛЬ: Да. Море всегда делало тебя смелым, трус.

РЫБАК: Штраф за «всегда».

ПИРАТ: (переводя дух) Спасибо за словечки, писака. Я даже прощу тебе «труса» на этот раз… Ну так что, мадам? Что насчет нашего с вами потрета на фоне моря?

МАРТА: Я уже сказала «нет».

ПИСАТЕЛЬ: Оставьте ее в покое, болван. Женщины боятся зеркал, которые нельзя обмануть.

 

Тревожная органная музыка. Появляется Жрец. Он медленно, истово подходит к краю сцены, встает на колени и начинает молиться. Все замолкают и смотрят на него.

 

ПИРАТ: (писателю) Твоя работа?

ПИСАТЕЛЬ: Нет.

МАРТА: Он приходит сюда каждый день и заставляет нас плакать.

ПИРАТ: Только не меня.

МАРТА: Мы все так говорили.

ЖРЕЦ (не поворачиваясь): Она так часто ходила встречать тебя, что к морю пролегла тропа. Ее собственная тропа.

ПИРАТ: С кем он разговаривает?

ЖРЕЦ: Она не хотела ходить общей дорогой, чтобы не делить тебя с другими, когда ты вернешься.

ПИРАТ: (нервно) Кому ты каркаешь, ворон?

ЖРЕЦ: Она каждый день пекла тебе пирожки. Твои любимые, с луком и картошкой. Но ты не приезжал, и пирожки доставались соседским детям. На твоих пирожках они выросли крепкими ребятами, и, когда она уже не могла сама ходить на берег, они вели ее под руки. Тропа стала дорогой. Там поставили скамейки, чтобы она могла отдохнуть, но она редко на них садилась. Она боялась опоздать к твоему возвращению.

ПИРАТ: (на грани) Заткните кто нибудь этого психа, или я убью его.

ЖРЕЦ: Но самого главного ты еще не знаешь. Она умерла в день твоего подвига. Того самого, когда ты переоделся монахом и взорвал испанский флагман с тысячей матросов. Она почувствовала, как нужна тебе в ту ночь, чтобы ты не сошел с ума наутро. Она положила свою любовь, как последнюю стрелу, на туго натянутый лук горизонта. А после выстрела у нее не осталось сил жить. Она умерла там же, на берегу, но спасла тебя от безумия.

ПИРАТ: (ревет) Заткнись!

МАРТА: (одновременно с Пиратом) Замолчите!

ЖРЕЦ: Это еще не все! Не все!.. Ее ожидание оказалось сильнее смерти. И поныне каждую ночь люди видят ее на берегу. Она стоит и смотрит на тебя через тысячи миль. Теперь она видит тебя, видит каждый твой шаг, видит и сейчас, но не может переступить черту своего ожидания.

ПИРАТ: Мама!

ЖРЕЦ: Ее последние пирожки все еще свежи и горячи. Ее тропа не заросла, хотя по ней уже семь лет никто не ходит. Люди обходят стороной ваш дом и теперь ненавидят твою мать за то, за что раньше любили. Только ты можешь освободить ее душу и снять проклятие со всей деревни, но ты этого не сделаешь …Потому что ты смел только на море, а на берегу ты – трус, жалкий трус!

 

ПИРАТ плачет. Жрец торжественно подает ему большой белый платок и протягивает такой же плачущей Марте.

 

ПИСАТЕЛЬ: А почему плачете вы, Марта? Ведь эта история не про вас?

МАРТА: (сквозь слезы) А про кого же?

ЖРЕЦ: Не вмешивайся, Актер. Жди своей очереди!

ПИСАТЕЛЬ: Вы меня с кем-то путаете. Я не Актер, а писатель.

ХУДОЖНИК: А у тебя неплохо получается. Помоги мне, палач. Научи меня плакать.

ЖРЕЦ: Не могу. Ты – настоящий художник. За тебя плачут картины. Можно мне протереть их от пыли? Платок чист и нежен, он не сделает им вреда.

ХУДОЖНИК: Выходит, мне не суждено пустить слезу? Жаль. Я так хотел писать акварели.

ЖРЕЦ: Можно протереть твои картины? Платок чист и нежен.

ХУДОЖНИК: Лучше бы ты научил меня плакать.

ЖРЕЦ: Это не в моих силах. (Подходит к картинам и «промокает» их очередным платком – нежно, как утирают пот с лица лихорадочного больного. Говорит громко, в пустоту) Глубокоуважаемая Мари!

РЫБАК: Спешу сообщить, что Жан Леон жив и здоров. Четыре месяца тому назад я, согласно его предписаниям, покинул шхуну, и со мной тринадцать человек команды.

ЖРЕЦ: А вот это: «Если бы я был пастухом, нарисованным на гобелене, то ночью расплетал бы весь мир вокруг себя в ворох бессмысленной пряжи, а потом до утра ткал бы из нее твое лицо…

РЫБАК: И если бы на твоем лице не хватало улыбки, я расплетал бы себя самого, чтобы дошить нужный кусочек…»

ЖРЕЦ: Это оказалось не так трудно, как говорят, правда, сирота с тысячей имен?

РЫБАК: Я теперь рыбак.

ЖРЕЦ: Это оказалось совсем нетрудно - быть богом. Для этого надо всего лишь наняться в почтальоны!

РЫБАК: Я теперь рыбак!

ЖРЕЦ: Трудно было только с первым письмом, да? Я помню, как ты сидел в кустах и трясся над шрамом конверта, зализанным чужим языком. Тебе так мучительно захотелось получить свою долю нежности!

РЫБАК: Я потом запечатал его и доставил по адресу!

ЖРЕЦ: О, да. Тогда у тебя еще была совесть. Много писем, потерявших с тобой невинность, дошли до адресата. Но потом тебе стало мало наблюдать за судьбами, тебе захотелось править их. Не так ли?

РЫБАК: Мне хотелось сделать мир лучше! Я рвал доносы, чтобы люди оставались на свободе!

ЖРЕЦ: Лестница в ад всегда начинается с подъема. Но ведь ты не ограничился доносами, правда? Потом ты рвал похоронки. Потом – признания в измене. А потом дело дошло и до признаний в любви! Ты рвал их, считая любовников обреченными на разлуку!

РЫБАК: Я хотел им всем счастья!

ЖРЕЦ: Врешь! Ты хотел играть судьбами. Ты строил из них свои потешные полки и заставлял их маршировать под свою убогую дудку!

РЫБАК: Многие из них счастливы и сегодня!

ЖРЕЦ: Не забывайся, почтальон! Ты не бог и никогда им не станешь! Не тебе судить о счастье, потому что ты не знаешь, что это такое! Люди радовались тебе, потому что ты всегда приносил хорошие вести. Ты выслужился до королевского почтальона, но ни минуты за всю свою жизнь ты не был счастлив своим собственным счастьем. Все твое богатство – тысячи чужих строк, которые ты воровал в своих грязных кустах!

РЫБАК: Это тяжкая ноша… Быть снайпером… Снайпер сидит на дереве так долго и неподвижно, что к нему привыкают птицы…

ЖРЕЦ: Молчать и плакать!

РЫБАК: (истерично) Я теперь рыбак! Я дождался своего письма и ушел из почтальонов!

ЖРЕЦ: Какого еще письма?

РЫБАК: На его конверте не было адреса! Оно было мое! Оно было адресовано мне, понимаешь, мне? Оно было очень красивым и немного грустным. Оно было запечатано сургучом. Старомодно, но зато как торжественно! Оно и теперь со мной! Я помню его наизусть, но не скажу вам ни слова! Я теперь рыбак, понимаете? Просто рыбак! Рыбы учат меня молчать, а море – ничего не помнить! (плачет)

ЖРЕЦ: Чернильное море с бумажными корабликами?

ПИСАТЕЛЬ: Оставь его в покое! Это мой персонаж!

ЖРЕЦ: (подавая платок Рыбаку) Тебе не по зубам такой персонаж, Актер.

ПИСАТЕЛЬ: Я не Актер, а писатель.

ЖРЕЦ: Вот как? Значит, я обознался, и это не ты мальчишкой стоял за кулисами и повторял каждое движение Гамлета? Это не ты косноязычно шептал «ббыть или ннне бббыть», уже тогда зная, что нет, не быть, никогда не быть?

ПИСАТЕЛЬ: (заикаясь сильнее обычного) Хватит! Давай свой платок!

ЖРЕЦ: Рано! Я еще не закончил. Мы забыли поговорить о твоих книгах, Актер. О тех персонажах, которых ты лепишь и в которых так страстно мечтаешь переселиться. Об этих пиратах и рыбаках, жрецах и шлюхах, палачах и жертвах. У тебя так хорошо получаются их костюмы, Актер! Тебе следовало бы стать портным. Но ты стал писателем и сильно ошибся. Потому что под каждым костюмом прячешься ты сам – жалкий, одержимый тщеславием человечишко, у которого не достает ни ума, чтобы понять чужую душу, ни сердца, чтобы понять чужую боль. Ты не умеешь любить другого больше, чем себя самого. Твое сердце – пустой кошелек, Актер. В нем не найдется даже мелочи для нищих на моей паперти!

ПИСАТЕЛЬ: Не называй меня Актером!

ЖРЕЦ: Ты – Актер, и всегда будешь Актером! Ты будешь Актером до тех пор, пока сидишь у моря, делая вид, что сочиняешь книгу. Пока ты сидишь у моря, чтобы слышать в прибое шум апплодисментов. Тебе не нужно ничего, кроме этого сладчайшего из звуков. Когда чужие ладони, как створки раковин, открываются и закрываются в твою честь, рождая жемчужины хлопков. Когда, как голубиная стая на церковной площади, они взлетают от своих крошек навстречу солнцу – яростно, вспомнив о том, что они – птицы и у них есть крылья! О, как я тебя понимаю, несчастный ты человек. И не смею мешать. Это все, что у тебя осталось. Слушай же! Плачь и слушай! Слушай и плачь!..

 

Примечание. Важно, чтобы ЖРЕЦ своим монологом сумел накачать зал до настоящих апплодисментов. Шум прибоя тоже должен усилиться в этот момент, в нем явственно должны прозвучать далекие овации.

Писатель закрывает лицо платком. Жрец ходит по сцене и собирает исплаканные платки.

 

На сцену входит ДОКТОР и пристраевается семенить за Жрецом. Он – комический персонаж. Картавит или имеет другой дефект речи. В его руке – авоська с кокосами. При его появлении все персонажи меняются. Отняв от лиц платки и углядев Доктора, они разом теряют яркость и ведут себя как обычные душевнобольные – туповатые и вялые в реакциях. Пират принимается расхаживать по задней части сцены, время от времени останавливается и прислушивается. Рыбак сидя раскачивается, закрыв уши руками. Марта достает вязание. Художник продолжает рисовать. Самое большое изменение происходит с Писателем – он превращается в идиота, мычит, жестикулирует, строит гримасы. Его шезлонг оборачивается инвалидным креслом. Его движения – уродливая пародия на плавательные. Авансцена из полосы прибоя становится прозрачной больничной стеной.

 

ДОКТОР: (Жрецу) Эк вы развоевались сегодня, голубчик. Что это вы делаете?

ЖРЕЦ: Не знаю… Очень болит голова. Доктор, мне мерещилось что-то ужасное.

ДОКТОР: Расскажите, голубчик, облегчите душу.

ЖРЕЦ: Мне снилось, что я – Жрец Моря. Что я должен принести ему стакан человеческих слез.

ДОКТОР: Ну какой жрец, какое море. Где вы тут видите море, голубчик? Я бы и рад прогуляться с вами по настоящему пляжу, но в нашей пустыне моря не водится. Увы-с.

ЖРЕЦ: Значит, этот шум прибоя – моя галлюцинация? Как болит голова...

ДОКТОР: Ни боже мой, голубчик. Шум моря самый что ни есть настоящий. Только это не галлюцинация, как вы изволили выразиться, а фонограмма. Фо-но-грам-ма. Для успокоения нервов.

ЖРЕЦ: Доктор, выключите эту вашу фонограмму. Ужасно болит голова.

ДОКТОР: Не могу-с. (важно) Правила! Методика профессора Фукса!

ЖРЕЦ: Много он понимает, этот ваш Фукс.

ДОКТОР: Много - не много, а сотни пациентов ушли отсюда здоровыми.

ЖРЕЦ: И жрецы среди них были?

ДОКТОР: Восемь штук, глубчик. Восемь жрецов, три далай-ламы и один бог, не считая всякой мелочевки: пасторов, певчих, дервишей, юродивых и тд и тп.

ЖРЕЦ: Вам виднее, доктор. Вам и вашему Фуксу. Но пока я слышу море, я продолжаю его  видеть.

ДОКТОР: А вы подойдите к окошку. Пойдемте вместе.

 

Ведет Жреца к воображаемому окну, оно там, где раньше было море, а теперь – стена.

 

ДОКТОР: Извольте сами убедиться, дорогой. Барханы да пальмы. Вон того ледащего верблюда можно, конечно, назвать кораблем пустыни, но ни мачту, ни парус вы к нему не приделаете. Заплюет-с.

ЖРЕЦ: Я вижу волны.

ДОКТОР: Прекрасно! И какого они цвета, по вашему?

ЖРЕЦ: Серого…

ДОКТОР: А если присмотреться?

ЖРЕЦ: Скорее, белого.

ДОКТОР: Молодцом. А если присмотреться еще получше?

ЖРЕЦ: Желто-белого, доктор.

ДОКТОР: Голубчик, вы выздоравливаете на глазах! Когда вы поймете, что эти ваши волны – на самом деле барханы…

ЖРЕЦ: Что-что?

ДОКТОР: Ну, барханы, барханы. Такие большие кучи песка, похожие на волны. Но это совсем не волны! На них даже растут деревья. Они называются саксаулы. Смотрите, как показное спокойствие бархана выдает себя этими мучительными, изломанными ветвями. Разве это не сексуально?

ЖРЕЦ: Ага. Саксаульно. Так что же, когда я пойму, что это барханы…

ДОКТОР: Мы вас выпустим отсюда! Видите, как все просто! Постойте.

ЖРЕЦ: Что?

ДОКТОР: Постойте, постойте у окна. Постойте подольше и все время смотрите на барханы. Смотреть на что-то очень долго – самый верный способ прозреть.

ЖРЕЦ: Или ослепнуть… Давайте постоим вместе, доктор! С вами мне легче, и голова уже почти не болит.

ДОКТОР: Рад бы, голубчик, но не могу. Вы тут у меня не один такой.

 

Подходит к Рыбаку.

 

ДОКТОР: Как у нас дела?

РЫБАК: (почти кричит) Говорите громче, доктор, я вас не слышу!

ДОКТОР: Галдят?

РЫБАК: Галдят, доктор. И кричат, и шепчут, и стихи читают, и даже поют, мерзавцы! Женщины, мужчины, детвора – все как с цепи сорвались!

ДОКТОР: А слова-то, слова разобрать удается?

РЫБАК: Ни одного. Только море, море, море.

ДОКТОР: Ну и зачем вам этот лишний шум? Море… Мало вам этого гвалта, так еще и море подавай!

РЫБАК: Не знаю как, доктор, но оно мне помогает. Когда я слушаю только его, толпа как будто стихает.

МАРТА: Не знаю, доктор, что у него там стихает, но во сне он орет всю ночь. Как мартовский кот.

ДОКТОР: Что ж, голубчик, медицина тут бессильна. Будем ждать, когда они у вас там, наконец, наговорятся. Тогда, глядишь, и поймете, что никакого моря нет и быть не может.

РЫБАК: Да я бы с удовольствием, доктор. На кой оно мне сдалось, это море.

ДОКТОР: Ну, поправляйтесь, голубчик.

 

Подсаживается к Писателю и «плывет» с ним рядом. Это выглядит комично.

 

Все плывем-с?

ПИСАТЕЛЬ: (ускоряет движения) Уа оэ.

ДОКТОР: (понимая мычание) Понимаю, что устали. Когда на берег-то? Не пора?

ПИСАТЕЛЬ: Ээа э.

ДОКТОР: Да как же нету. Один сплошной берег и есть. И плыть то не в чем. Ладно уж, давайте наперегонки, что с вами сделаешь. («ускоряется») И откуда у вас столько сил, голубчик? И глубины не боитесь. А я, признаться, как подумаю, как подо мной водоросли шевелятся, так в пот бросает… Не брызгайтесь!.. Значит, нет берега?

ПИСАТЕЛЬ: Э.

ДОКТОР: А вот эта желтая полоска на горизонте? Кажется, я даже вижу пальмы! Определенно, пальмы.

ПИСАТЕЛЬ: Эо иа…

ДОКТОР: Нет, голубчик, на море миражей не бывает-с. А бывают они где? Правильно, в пустыне! Что и требовалось доказать. Ох, устал я с вами. Как увидите берег, непременно дайте знать! Я вас там встречу. С оркестром! Договорились?

 

Писатель не отвечает.

 

ДОКТОР: Ну вот и славненько. («отплывает» к Марте, перестает валять дурака, протягивает авоську с кокосами) Это – вам. От мужа.

МАРТА: Чьего мужа.

ДОКТОР: Известно, чьего. Вашего-с. Чужие мужья дарят не кокосы, а цветы.

МАРТА: Мой муж в море.

ДОКТОР: Ровно наоборот, голубушка. Это вы, если можно так выразиться, «в море». А муж ваш преотличным образом здесь и проведывает вас каждый день. Только ему сюда нельзя.

МАРТА: Почему?

ДОКТОР: Профессор Фукс полагает вашу болезнь заразной. Что ему передать?

МАРТА: Профессору Фуксу?

ДОКТОР: Вашему мужу. Он такой душевный человек.

МАРТА: Отнесите обратно эти кокосы. Я их не никогда не любила.

ДОКТОР: Опять?! Ну сколько можно? Я доктор, а не разносчик кокосов! Я съем их сам!

 

Подходит к Художнику, смотрит на картины взглядом знатока.

 

ДОКТОР: Никаких улучшений. Ваш недуг так же велик, как талант. Но мы не сдадимся. Настанет день, когда вы скажете мне: «Доктор, разве я просил синюю краску? Принесите мне желтую!» В этот день я напьюсь. Ей богу, напьюсь.

ПИРАТ: Кто тут собирается напиваться без меня! Тащите две кружки, дружище!

ДОКТОР: Не могу-с. Больным не положено. Профессор Фукс…

ПИРАТ: Так это больным, а я здоров, как бык! Морской воздух лучше всякой касторки!

ДОКТОР: В том то и дело, голубчик, что никакого морского воздуха здесь нет.

ПИРАТ: (всем) Вы слыхали? Он говорит, что рядом с морем нет морского воздуха!

ДОКТОР: Рядом с морем есть морской воздух. Но где вы тут видите море? Его нет!

ПИРАТ: Дайте мне ведро! Я пойду к морю, которого нет, зачерпну воды, которой нет, и засуну в нее голову этого психа, которого тоже скоро не будет! Черт побери, я чуть было не сел с ним пить!

ДОКТОР: Валяйте, голубчик. Идите и принесите.

 

Пират идет к морю (в зал) но натыкается на «стену». Проходит вдоль нее, но лазейки нет.

 

ПИРАТ: Нет… Куда я попал?.. Что за дурацкие шутки?.. Боцман! Все на ванты! Поднимайте весь такелаж! (мечется по сцене, тормошит персонажей. Все приходят в возбуждение, каждый по-своему. Статичная сцена взрывается немым движением.) Матрос, я тебя не знаю?! Что баба делает на корабле?! Мы тонем! Спускайте шлюпки!..

(Бежит к одной из кулис, навстречу выходит бугай санитар. Бежит за левую – то же самое. )

Мы окружены!

(Бросается к Доктору и хватает его «за грудки»)

Задушу, испанская собака!

 

Санитары хватают и держат Пирата. Доктор, освободившись и поправляя халат, полностью меняет тон. Его милая болтовня оборачивается зловещим шипением, переходящим в ораторскую истерию.

 

ДОКТОР: Не понимают, когда по хорошему. Почему они никогда не понимают по-хорошему?

САНИТАР: Штраф за «никогда»…

ДОКТОР: В песок его, по горло, на три дня без воды! И фонограмму ему – да погромче, из площадных рупоров, чтобы уши заложило!

(всем) Я вас понимаю, детки в клетке. Пустыня – неумелая любовница и плохая мать. Любить пустыню куда тяжелей, чем мечтать о море. Но наших матерей угораздило согрешить именно здесь, в этом песке. Именно здесь росли их животы, наши с вами первые барханы. Именно здесь на наших первых зубах скрипел песок, и нам приходилось сплевывать половину молока. Но мы не сдались! Мы выросли и вместе со всеми боролись за тень. Мы принимали знамена из рук наших братьев и отцов. Мы сажали знамена в землю и радовались каждому побегу, который давало их древко. Потому что побег – это ветка, ветка – это лист, лист – это тень, а тень – это прохлада!

Адмирал сказал: «Да будет Тень!». И мы взяли наше мирное оружие: кирки и лопаты. Мы рыли колодцы и тянули каналы, мы своими вялеными спинами прикрывали каждую травинку. Адмирал сказал: «Да будет Тень!» - и она настала!..

Посмотрите в окно. Сейчас почти полдень, Час Дракона. От барханов пышет жаром, а на улицах цветут апельсины. Во всех домах – тень и сиеста. И в ваших пустых домах сидит прохлада. Сидит и ждет вас. И в моем доме, на моем любимом кресле сидит жирная, влажная прохлада. Она пьет ледяное вино и вместо меня смотрит, как прохлада в доме напротив подстригает ногти на ногах. А где в это время я, позвольте узнать? Оказывается, я на пляже! Правда, это пляж тянется на пять тысяч миль во все стороны, но кого это волнует? Давайте купаться и загорать! Давайте заплывать за буйки и нырять за жемчугом! Что же вы стоите?..

 

Куранты бьют мелодию гимна, потом отсчитывают двенадцать ударов.

 

ДОКТОР: Полдень, время петь гимн. Вы не верите в Пустыню, но Пустыня верит в вас. Подпевайте, голубчики, это будет вам лучшим лечением.

 

Слышен величественный, постепенно набирающий силу, гимн Пустыни. Исполняется оркестром и хором. Все персонажи неуверенно переглядываются, никто не решается начать.

 

ДОКТОР: (Рыбаку) Смелее! Когда все голоса в вашей голове запоют хором, вам станет значительно легче.

 

Бродит по палате и подбадривает больных. Постепенно все втягиваются, голоса начинают звучать увереннее, доходят до нервного, болезненного пафоса. Музыка и хор с улицы становятся оглушительными. В разгар «веселья» звучит неожиданный, тревожный звук, и в палату сама собой въезжает больничная каталка. На ней лежит вымокшая до нитки девушка. Она мертва. У нее на животе лежит бумага официального вида.

Немая сцена, все замирают. Доктор подходит к телу, щупает пульс, заглядывает в зрачки, читает бумагу.

 

ДОКТОР: Они что там, с ума посходили?! Я лечу живых, а не покойников! Ну, я им сейчас покажу! (бросает бумагу на пол и уходит, возмущенно бормоча) Бюрократы… Бездельники… Я им покажу… Бездельники… Бюрократы…

 

К телу подходит Рыбак, поднимает бумагу с пола. К телу сходятся все, даже Писатель подъезжает на своем кресле. На месте остается только Художник. Он берет чистый холст и начинает быстро водить кистью, цепко поглядывая на Нее.

 

РЫБАК: (читает) Имя установить не удалось… Бросилась в Главный Оросительный Канал… Спасена караульными гвардейцами… Пришла в сознание, бредила о море… Так вот почему ее везли сюда… Впала в забытье… Смерть наступила 12го дня Саламандры в 11 часов 27 минут. Подписи…

МАРТА: Какая красивая. И почти ребенок.

ПИРАТ: На мой вкус слишком худа. То ли дело вы, мадам! Но – недурна , недурна. Черт ее надоумил топиться.

ЖРЕЦ: Вымокла до нитки. Надо ее накрыть.

МАРТА: Зачем это ей теперь?

ЖРЕЦ: Она как будто голая. Смерть должна выглядеть пристойно! (идет за одеялом)

РЫБАК: (трогает прядь мокрых волос и обнюхивает пальцы) У этой воды странный запах.

ПИРАТ: Это какой же? (трогает прядь волос и обнюхивает)

РЫБАК: Она пахнет чернилами.

ПИРАТ: А по мне, так порохом. Интересно, какая она на вкус?

МАРТА: Как вы можете? Чудовище!

ПИРАТ: Я про воду, мадам. А вы о чем подумали? (пробует) Черт меня побери, эта вода соленая!

ЖРЕЦ: (накрыв тело одеялом, тоже снимает пробу) Это ее слезы.

РЫБАК: Вам бы все слезы! (торжественно) Но это не слезы. Это – морская вода!

 

Писатель, услышав эти слова, приходит в возбуждение. Он неловко тянется к безжизненной руке и, едва ухватив, облизывает ее. Он пытается делать это благоговейно, но выходит гадко, непристойно. Даже Марта не в силах удержаться, пробует воду на запах и вкус. Все четверо пируют вокруг тела, когда Она вдруг взмахивает рукой. Потом еще и еще раз, будто пытается прогнать невидимую муху от лица. Все в ужасе отскакивают. Она закашливается водой и громко смеется во сне.

 

ОНА: Отстань! Да отстань ты!

 

Открывает глаза, садится на своей каталке, зябко кутается в одеяло, оглядывается по сторонам. Взгляд становится осмысленным и грустнеет, из него уходит веселый сон. Она спрыгивает с каталки, подходит к Рыбаку. Тот пятится. Она медленно касается плеча Рыбака пальцем, он в ужасе вздрагивает.

 

ОНА: Я тебя знаю. Ты – Рыбак.

 

Подходит к Жрецу, касается его.

 

ОНА: А ты – жестокий человек. (Жрец падает на колени. как подрубленный) Зачем ты заставлял их плакать?

ЖРЕЦ: Море просило жертв.

ОНА: Неправда! Море не такое, как ты.

ЖРЕЦ: Откуда ты знаешь?

ОНА: Я теперь  много знаю. Так много, что боюсь заглядывать в собственные мысли. Я только не знаю, как сюда попала.

ПИРАТ: Проще простого – на этой койке с колесами. Но кой черт вас понес топиться, и как вам после этого удалось…

МАРТА: Молчите!

ОНА: Удалось что?

МАРТА: Ничего. Рассказывайте все по порядку. Вас нигде не выслушают так внимательно, как здесь.

ОНА: А где я?

ПИРАТ: В сумашедшем доме! Тут все свои!

ОНА: Да, я вас знаю. И тебя, Марта. И тебя, Пират. И тебя, Писатель. Тебе незачем притворяться.

ЖРЕЦ: Почему вы знаете о нас все, а мы про вас – ничего?

ОНА: Мне рассказало море. И про вас, и про других. Когда я зажмурилась и вдохнула воду.

МАРТА: Это было больно? Страшно?

ОНА: Страшно, но совсем не больно. У моря ласковые руки.

ПИРАТ: Вы не умеете плавать?

ОНА: Не знаю. Я никогда не пробовала.

РЫБАК: Вы знали, что можете утонуть?

ОНА: Я хотела утонуть.

МАРТА: Кажется, я поняла. Несчастная любовь? Такие мысли и мне приходили в голову.

ОНА: Нет. Не понимаю, зачем топиться, если любишь.

ПИРАТ: Так зачем же, черт вас… ммм… зачем же вы топились, мадмуазель?

ОНА: А что мне оставалось делать? Если никто вокруг не верит в море? Люди искали бы меня, а нашли его. Они нашли море? Или все было напрасно?

РЫБАК: Почитайте сами. Все написано вот в той бумаге.

МАРТА: Молчите, идиот! (подбегает у акту о смерти и успевает схватить его)

ОНА: Дайте мне прочесть.

МАРТА: Тут написано, что вы тонули в Главном Оросительном Канале. Они не нашли море. Мне очень жаль.

ОНА: Я хочу прочесть это сама.

МАРТА: Нет. Вы устали, вашим глазам нужен отдых.

ОНА: Это моя бумага. Отдайте ее мне.

МАРТА: Поверьте, девочка, вам лучше не читать, что там написано.

ОНА: А если я научу вас, как его вернуть?

МАРТА: Он не вернется.

ОНА: Море рассказало мне, что надо сделать. Это будет непросто, но он вернется.

МАРТА: Значит, просто ждать недостаточно?

ОНА: Нет. Никогда не бывает достаточно просто ждать.

РЫБАК: Штраф за «никогда».

МАРТА: Вот ваша бумага.

 

Она забирает и читает.

 

ОНА: Бросилась в Главный Оросительный Канал… Спасена караульными гвардейцами… Пришла в сознание, бредила о море… Впала в забытье… Смерть наступила 12го дня Саламандры в 11 часов 27 минут. Подписи… (пауза) Я умерла?

 

Все отворачиваются и расходятся по углам палаты.

 

ОНА: Я умерла. А мне казалось, что это сон. Потом я проснулась от щекотки.

ЖРЕЦ: Простите нас. Мы собирали морскую воду.

ОНА: Вы трогали мое лицо?

ПИРАТ: Черт побери, нет, мадмуазель! За кого вы нас принимаете!

ОНА: Мое лицо как будто облизывал котенок. Было очень щекотно.

ХУДОЖНИК: Это был я. Простите меня.

 

Она подходит к Художнику.

 

ОНА: Ты?

ХУДОЖНИК: Вы были так прекрасны. Раньше я смотрел на лица и видел море. А вы… Ты сама была море, и я нарисовал твое лицо.

ОНА: Так это ты щекотал меня своей кисточкой?

ХУДОЖНИК: Я хотел тебя разбудить.

ОНА: (глядя на портрет) А как ты узнал, какого цвета у меня глаза? Они были открыты?

ХУДОЖНИК: Не помню… Да.

МАРТА: Нет.

ОНА: А эта родинка? У меня ее не было.

ХУДОЖНИК: Я спешил и уронил каплю краски. Она еще не высохла, я ее вытру…

ОНА: Не надо! Странно. Я всегда представляла своего Бога здоровенным плечистым парнем. А ты оказался таким… обыкновенным.

ХУДОЖНИК: А я не знал, что у моря курносый нос и ямочки на щеках.

ОНА: Какая досада.

ХУДОЖНИК: Сплошное разочарование.

ОНА: Бог с недельной щетиной, от которого пахнет дешевыми сигаретами.

ХУДОЖНИК: Море глубиной в 5 футов.

ОНА: Из всех богов на свете мне достался самый старый и несчастный!

ХУДОЖНИК: Из всех морей на свете я выбрал самое горькое и неспокойное!

ОНА: Божок!

ХУДОЖНИК: Лужа!

ОНА: Я тебя совсем не знаю, но не могу отойти ни на шаг.

ХУДОЖНИК: Это хорошо. Если ты отойдешь, я умру.

ОНА: Что нам делать?

ХУДОЖНИК: Не знаю. Море так много сказало тебе. Там есть что нибудь про нас?

ОНА: Нет. Оно говорило обо всех, кроме нас… Какое счастье, что прошлая я утонула.

ХУДОЖНИК: Она была не так красива?

ОНА: Она носила с собой много напрасных дней. А теперь я – твой рисунок на чистом листе бумаги. Спасибо тебе, обыкновенный Бог.

ХУДОЖНИК: Что нам делать?

ОНА: Нас ждет море. Мы построим дом на берегу и будем жить там, пока один из нас не умрет. Нам нужно обязательно быть вместе, пока мы живы.

ХУДОЖНИК: Бедная моя. Ты переживешь меня на много лет.

ОНА: Я буду жива, пока цел твой рисунок.

РЫБАК: Они так торопятся пить будущее, как будто настоящее жжет им языки.

ЖРЕЦ: Так и есть. Настоящее – капризная еда. Оно слишком быстро становится прошлым, и его приходится выбрасывать.

ПИРАТ: Эй, голубки! Вы ничего не забыли? У ворот вашего рая стоит апостол c рожей санитара. Не похоже, чтобы у тебя хватило силенок с ним разобраться.

ОНА: Нас не выпустят отсюда?

ХУДОЖНИК: Нас выпустят. Но море придется оставить здесь.

ОНА: Чтобы обрести море, нам надо его предать?

ХУДОЖНИК: У нас нет другого выхода.

ОНА: Дай мне несколько минут.

ХУДОЖНИК: Я никуда не спешу. Ты здесь – значит, я дома.

МАРТА: Ты обещала рассказать, как мне вернуть его.

ОНА: Ты знаешь русалочьи песни.

МАРТА: Нет!

ОНА: Знаешь. Твоя бабка пела их тебе вместо колыбельных. У вас похожая судьба.

МАРТА: Это были просто колыбельные!

ОНА: Это были русалочьи песни, Марта. Ты помнишь их, но не умеешь петь. И есть только один способ этому научиться. Это - жестокий путь, но другого у тебя нет. Твои подруги ждут на скалах. Многие из них раньше были морячками.

МАРТА: Я не хочу выбирать между жалостью к чужому и любовью к своему.

ОНА: У тебя никто не спрашивает. Выбор – как имя. Его придумывают другие, а тебе всю жизнь на него отзываться. Жрец!

ЖРЕЦ: Я здесь.

ОНА: Тебе надо научить людей смеяться. У моря и без тебя хватает мрачных тайн.

ЖРЕЦ: Смеяться труднее, чем плакать.

ОНА: Ты справишься. Ты хороший жрец. Рыбак!

РЫБАК: Я не отдам его.

ОНА: Море сказало мне адрес. Ты доставишь его сам или доверишь мне?

РЫБАК: Это последнее, что у меня есть.

ОНА: Нет, Рыбак. Это – последнее, что мешает тебе быть. Отдай его мне. Я сделаю твою работу.

РЫБАК: Оно открыто и зачитано до дыр.

ОНА: Не важно.

РЫБАК: На нем сломан сургуч.

ОНА: Не важно. Давай.

РЫБАК: Никогда!

ЖРЕЦ: Штраф!

 

Она подходит к Писателю.

 

ОНА: Актер, а тебя ждет сцена. Я знаю, ты не сможешь играть Гамлета. У тебя есть только одна роль, но ты сыграешь ее хорошо. Никто не сможет сыграть ее лучше тебя. Это маленькая роль, но она придется впору большинству зрителей. Они будут хлопать тебе так, что заглушат прибой.

 

Писатель сидит неподвижно, никак не реагируя.

 

ОНА: Пират, пирожки еще не остыли.

ПИРАТ: Я чувствую, как они пахнут.

ОНА: Ты ведь голоден, Пират?

ПИРАТ: Я съем их все до одного. И подберу крошки.

ОНА: И ты не забудешь сказать «Спасибо»?

ПИРАТ: Нет. Я – воспитанный пират.

ОНА: Прекрасно! А теперь давайте позовем доктора и скажем ему то, что он хочет услышать. А после этого пойдем к настоящему морю. Там я и мой Бог попрощаемся с вами. А море простит нам эту маленькую ложь. Доктор!

РЫБАК: Какому морю? Вы что, так ничего и не поняли?

ЖРЕЦ: Она слишком долго пробыла в воде.

МАРТА: Бедная девочка.

ОНА: (Художнику) Что они говорят?

ЖРЕЦ:  Никакого настоящего моря нет, и никогда не было.

РЫБАК: Штраф за «никогда».

ЖРЕЦ: У каждого из нас есть свое маленькое море. Мое требует жертв.

РЫБАК: Мое – забвения.

МАРТА: Мое – любви. А его (на Писателя) – славы.

ПИРАТ: А я только на море чувствую себя храбрецом.

ЖРЕЦ: Вокруг нас тысячи миль мертвого песка.

РЫБАК: Мы отгородили в нем песочницу, чтобы играть в кораблики.

МАРТА: Это наша крепость. Наш порт.

ПИРАТ: Порт Пяти Морей. Недурно звучит, а?

ОНА: Вот как… (пауза) Ну, что ж… Любимый, я готова. Доктор!

РЫБАК: Постойте!

 

Подходит к Ней и мучительно расстается с письмом.

 

РЫБАК: Только передайте его адресату. Вы обещали.

ОНА: Хорошо. Голоса стали тише?

РЫБАК: Они перешли на шепот.

ОНА: (Художнику) Любимый! Здесь нам больше нечего делать.

ХУДОЖНИК: Отлично! Доктор! Что вы мне принесли? Разве я просил синюю краску? Несите желтую, да побольше!

 

Все громче звучит музыка. Входит доктор с ведром желтой краски, их которого торчит малярная кисть. Свободной рукой он толкает столик с шампанским и бокалами. Музыка набирает силу. В Порте Пяти Морей – праздник. Персонажи пляшут летку-енку, держа друг друга за талии, и так уходят со сцены.  Художник, плясавший последним, остается. Декорации тем временем разъезжаются во все стороны, открывая следующую сцену.

 

Неказистый шалаш на берегу моря. На веревках, как белье, висят картины, на которых Она и море. Сочное закатное освещение. Художник в одиночестве. Он беспокоен и не находит себе места. Пытается рисовать, но быстро бросает. Мечется по берегу. Достает бутылку, прикладывается к ней. Подходит к краю «берега» и долго смотрит через зал на закат. Звучит музыка. Художник говорит со сдержанной страстью, вырастающей до громового раската.

 

ХУДОЖНИК: Молчи, мой друг. Я снова ясно слышу

Твое тысячеликое «Прощай!»

Сними свой медный нимб. Не прячься в нишу.

Ты - не Закат. Не лги. Не упрощай.

Ты только притворяешься закатом,

Чтоб чашу горизонта пригубить,

Наполненную морем. Коньяка там

Немного. Свой добавлю, так и быть.

Она сейчас с тобой. Плывет, нагая,

И с каждым взмахом дальше от меня,

Трусливо и бесстрашно убегая

От ночи и от завтрашнего дня.

Ты ей подаришь мессу в ре-миноре,

Дорожки золотую канитель.

Мы снова делим Женщину и Море,

И каждый приготовил им постель.

Для Женщины – пленительные сказки,

Пропетые в тиши, вдали от толп.

Для Моря – нестареющие краски,

В которых мы неплохо знаем толк.

И снова, опоздав найти два слова,

Шепчу я ей вдогонку, сверху вниз:

Любимая, вернись! И снова, снова

Я говорю: Любимая, вернись!

Я столько тысяч слов разъял по слогу,

По буквице, по вдоху, по глотку,

Чтоб ткать себе невидимую тогу

Кричащего молчания. И тку

Непрочные доспехи. Рваный саван.

Заплеванную мантию шута.

А там, под ней, под мясом и под салом

От сердца не осталось лоскута.

О, как оно вдогонку брызжет ядом,

Оборванную душу теребя:

Любимая! Вернись! Останься рядом!

Любимая! Мне плохо без тебя!

Как зверь, оно кидается на прутья!

До судорог, до пены, до крови.

Любимая, вернись! Иначе труп я!

Любимая! Останься! Не плыви!..

Закат… Мой враг… С невинным ликом вора

Ты ждешь, когда откроется нарыв,

И слов моих некормленная свора

Ей вцепится в лодыжки. Терпелив

Прищуренный твой глаз. Сочится медом

Твой путь. Мы оба знаем, старина:

Хозяевам, богам и кукловодам

Лишь мертвою достанется Она.

И слов моих рыдающие путы,

И рук моих непрочные силки

Она перерегрызет за полминуты,

Ни слов не пожалеет, ни руки.

Потом, пожав плечами виновато:

- Ну что же ты наделал, мой родной!

Уйдет. Но не к тебе, мираж Заката.

Куда угодно. Только бы одной.

И мы с тобой, болтая по старинке,

Признаемся друг другу и себе:

Свобода и Любовь – не псы на ринге,

А ноты, что поют в одной трубе.

Поэтому Разлуку я хлестаю:

- На место! Замолчи! Угомонись!

И горькое «Любимая!» глотаю,

И запиваю приторным «Вернись!»

Поэтому, обнявшись угловато,

Закусывая руку до кости,

Я ей шепчу: - Плыви! Привет закату!

Любимая! Счастливого пути!

 

Сквозь зал на сцену выходит Она – с мокрыми волосами, кутаясь в покрывало.

 

ОНА: (поднимаясь на сцену) Любимый, когда ты молчишь с таким лицом, я понимаю, что не ошиблась. Ты действительно Бог. Согрей меня. Сегодня оно холоднее обычного.

ХУДОЖНИК: (укрывает и обнимает Ее) Скоро осень.

ОНА: (прижимается к нему) Жалко, что здесь нет деревьев.

ХУДОЖНИК: Ты с каждым днем заплываешь все дальше.

ОНА: Не волнуйся, любимый. Оно меня не тронет. Невозможно два раза утонуть в одном и том же море. Представляешь, сегодня я встретила дельфина!

ХУДОЖНИК: Он к тебе не приставал?

ОНА: Нет, но вел себя ужасно невоспитанно. Показал мне спину и исчез. Он такой огромный! Как корова!

ХУДОЖНИК: Наверное, это был не дельфин, а морское чудище.

ОНА: Может и так. Кто его знает, наше море. Но мне хочется думать, что это был дельфин. Я так соскучилась! (прижимается сильнее) А ты?

ХУДОЖНИК: Мне было некогда скучать. Я готовил тебе подарок.

ОНА: Правда? Хочу подарок!

 

Художник берет Ее за руку и подводит к мольберту.

 

ХУДОЖНИК: У тебя еще не было такого платья. А эти жемчужины? Я глубоко нырял в тебя, чтобы достать их.

ОНА: Какое красивое… Только корсет больно колется здесь и здесь.

ХУДОЖНИК: Тебе что ни надень, все колется. Или мешает.

ОНА: Зачем мне одежда, когда я с тобой? Помнишь, как мы бросили ее в море? В первый же день!

ХУДОЖНИК: А оно смутилось и выбросило ее обратно.

ОНА: Но мы не стали одеваться, потому что для этого пришлось бы расклеиться на две части.

ХУДОЖНИК: Да. А еще мы тогда не могли спать.

ОНА: Мы не спали, потому что боялись разлучиться даже на час.

ХУДОЖНИК: А потом одновременно заснули и встретились во сне.

ОНА: Это был не твой и не мой сон. Наверное, мы оба снились морю.

ХУДОЖНИК: Нет. Ведь в нашем сне тоже было море. Не могло же оно сниться самому себе. Это был чей-то чужой сон.

ОНА: Это было странное море. Волны с человеческими глазами. Много-много людей. Они сидели на стульях и смотрели на нас. Помню, мне было очень стыдно, что я голая.

ХУДОЖНИК: Но потом мы поняли, что это – все-таки волны, которым захотелось поиграть. Которые вспомнили лица живых и мертвых. И тех, кто еще не родился…

ОНА: А потом пришел Он и разбудил нас.

ХУДОЖНИК: Не надо об этом.

ОНА: И мы подумали, что он нам тоже приснился, но потом увидели следы, которые выходили из моря и возращались в него…

ХУДОЖНИК: Любимая! Не надо об этом!

ОНА: Мне грустно. Почему мы теперь все время говорим о прошлом?

ХУДОЖНИК: Мы выросли. Мы больше не котята, и у будущего закончилось молоко. Теперь нам приходится есть прошлое, чтобы не умереть с голода.

ОНА: (пытается сменить тон) Прошлым сыт не будешь. Я хочу мяса!

ХУДОЖНИК: Все готово, моя госпожа, но давным-давно остыло.

ОНА: Эх, еще один рыбный день! И вчера – рыбный день, и позавчера – рыбный день! Скоро у меня вырастут плавники и жабры! И я уйду от тебя к морю!

ХУДОЖНИК: А я сделаю вид, что сильно расстроился, а потом устрою тайную оргию. Потому что у

меня есть… Жареная курица!

 

Выхватывает из котелка курицу, за нее разгорается шуточный бой. Дело кончается объятиями, а забытая курица оказывается на земле. Веселье сорвалось. Звучит музыка. В ней есть то, чего не хватает объятиям - нежность. Долгая немая пауза.

 

ОНА: Любимый, это неправда.

ХУДОЖНИК: Что неправда?

ОНА: У нашего будущего не закончилось молоко. Ведь Он приходит к нам оттуда. Из будущего.

ХУДОЖНИК: Его не существует. Просто мы оба сошли с ума. Теперь наше место там, в Порту Пяти Морей, с рыбаками, пиратами и русалками!

ОНА: Нет! Сегодня Он приходил опять и трогал меня. Чтобы смыть этот ожог, я заплыла черт знает куда, но это не помогло! Вот он, на моем плече, и его жар доходит до самого сердца!

ХУДОЖНИК: (хватает бутылку и глотает из горлышка) Мы поклялись не говорить об этом!

ОНА: (отбирает бутылку и делает глоток) Ну что ж… Давай говорить о прошлом, любимый. Найди мне хоть один миг, который мы еще не протерли до дыр своими сегодняшними руками. Хоть одну пядь нашего первого песка, о которую мы еще не вытерли свои сегодняшние ноги. От постоянного перебирания наши четки из белых стали черными, и скоро мы сами перестанем узнавать наше Прошлое в лицо.

ХУДОЖНИК: Ну что ж… Хорошо! Зови нашего гостя! Зови его и пойдем! (хватает Ее за руку)

ОНА: Куда?

ХУДОЖНИК: В Будущее, куда же еще! Куда идти, говори! Туда? Или туда?

ОНА: Я не знаю!

ХУДОЖНИК: Выбор невелик. С трех сторон – пустыня и с одной – море, которого никто не видит! Вперед! На все четыре стороны! В Будущее!

 

Она вырывает руку и садится на песок. Он – рядом. Разговор переходит на шепот.

 

ХУДОЖНИК: У нас есть только мы, любимая. Нам негде принимать гостей.

ОНА: (грустно) И наше море.

ХУДОЖНИК: И наше море.

ОНА: Ты стал редко рисовать его. А когда рисуешь, получается непохоже.

ХУДОЖНИК: Это жестоко.

ОНА: Я не могу врать своему Богу.

ХУДОЖНИК: Я теперь все время рисую тебя. Ты – мое море.

ОНА: Ошибаешься. Я – лужа глубиной в пять футов. Ты уже нарисовал меня однажды, а все остальное – только новые платья.

ХУДОЖНИК: Из меня неважный портной. Не то, что из нашего Писателя.

ОНА: Из меня тоже неважная портниха.

ХУДОЖНИК: Тебе-то что шить? Ты же не признаешь никакой одежды?

ОНА: Я буду шить пеленки.

ХУДОЖНИК: Кому?

ОНА: Ты знаешь, кому. Он совсем голый и осенью будет мерзнуть.

 

Молчание.

 

ХУДОЖНИК: Матери проще. Она стелет сыну пеленку, а отец – страну. Мать дает ему погремушку, а отец – знамя. Какую страну я могу под ним постелить? Какие знамена будут у его солдатиков?

ОНА: Я бы укрыла его твоими картинами. Они больше, чем страна. Они - море.

ХУДОЖНИК: И тогда он вырос бы дельфином. А он – человек. Он должен лазить через заборы и воровать апельсины. Он должен не спать ночами из-за соседской девчонки. Он должен драться до крови, искать клады, ходить под парусами, найти себе женщину для любви, друга для истины и врага для силы. Он должен положить себе на плечи всю тяжесть человеческого мира и найти в себе силы выпрямиться.

ОНА: Лучше уж вырасти дельфином.

ХУДОЖНИК: Ты сама знаешь, что это не так. С Ним придется вернуться в пустыню. Из-за Него снова предать море. И растить Его по законам пустыни. А потом смотреть, как его принимают в караул Большого Оросительного Канала.

ОНА: Ты забыл, что ты – Бог. А боги могут все. Если люди увидят твои картины – нам не придется предавать море. Они поверят в него. Мир изменится, и нам уже не стыдно будет прийти туда втроем.

ХУДОЖНИК: Любимая, как ты наивна. Ты думаешь, я начал рисовать море в сумасшедшем доме? Все началось здесь, на этом самом месте. Я не случайно привел тебя сюда. А тогда я был обычным мальчишкой и не видел ничего, кроме песка. Я строил из него город, похожий на кучу могил, потому что края стен постоянно осыпались. А потом я увидел…

ОНА: А потом ты увидел море…

ХУДОЖНИК: Нет! Я увидел чайку. Миг назад ее не было – и вдруг она вынырнула из ничего, из моей собственной слепоты. Это была глупая, крикливая, довольно потрепанная чайка, но мне она показалась ангелом. Она дала себя рассмотреть, а потом поднялась в высоту. Мне стало грустно, что ангел возвращается домой, не сказав мне не слова. Но она вдруг сложила  крылья и камнем полетела вниз. За всю жизнь мне ни разу не было так страшно, как в ту бесконечную секунду.

ОНА: Но она не разбилась.

ХУДОЖНИК: Нет. Она упала в море, и я увидел его. Увидел все сразу. Все его тысячи лиц, среди которых нет ни одной маски. Увидел его летний штиль, дрожащий, как лицо, готовое расплакаться. Увидел осенние и весенные шторма, которые заставляют берег нестись навстречу горизонту. Увидел зимний сон, когда оно ворочается с боку на бок и вздрагивает, не просыпаясь. Оно наполнило мой мир так яростно, так полнокровно и тяжко, что я упал и не мог пошевелиться. Я был слишком мал для того, что увидел и понял. И я начал рисовать свое наваждение, чтобы избавиться от него. Сначала – на песке. Потом – на бумаге. А потом – на холстах.

ОНА: Никто не видит море лучше тебя, мой Бог.

ХУДОЖНИК: Увидев рисунки, отец повел меня к учителю живописи. Тот назвал меня фантазером и долго учил рисовать мраморные колонны. У меня не получалось, и он махнул на меня рукой.

ОНА: А мать?

ХУДОЖНИК: А мать отвела меня к доктору. Тот сказал, что это нестрашно и с возрастом пройдет. Но доктор ошибся. Стало только хуже. В четырнадцать лет я увидел отражение моря на лицах людей и начал рисовать портреты. В шестнадцать лет развесил все свои картины прямо на улице перед домом. Взрослые не замечали их, дети обстреливали из рогатки, а старики благодарили за тень, которую они давали. А потом пришел караульный Канала и сказал «Не положено». Я спросил, где положено. Он ответил: в галерее, где висят другие художники. Я подумал, что галерея, должно быть, довольно мрачное место, но все равно пошел туда. К другим художникам.

ОНА: Представляю себе. Наверное, они объединились в стаю, чтобы загрызть тебя насмерть.

ХУДОЖНИК: Ничего подобного. Они взяли меня под руки и провели через огромный зал со своими полотнами. На них было столько песка, что через каждые пять шагов стояли питьевые фонтаны. Иначе посетители начинали кашлять. Но за большим залом оказался маленький, очень уютный. Там был накрыт стол, и стояли удобные кресла. А на стенах висели их этюды и наброски – маленькие, в простых рамах. И знаешь, что было на этих картинах?

ОНА: Неужели?

ХУДОЖНИК: Представь себе. Каждый из них тоже видел море! Сытые, довольные, богатые, они были так не похожи на меня, и все-таки - свои. Первые свои, которых я встретил! Я готов был броситься им на шею! На радостях я впервые в жизни напился до беспамятства. А какая там была уха! Осетрина, севрюга, икра! Они были особенно вкусны от того, что художники так и называли их – ухой и осетриной, а не супом и мясом, как все остальные. О, да, я оказался среди своих. Я был так счастлив…

А наутро художники подарили мне огромный холст, краски и отличный новый мольберт. Потом отвели меня в пустыню к здоровенному бархану и сказали: Этот еще не воспет, дружище! Мы дарим его тебе! Эта куча песка тебя прославит!

ОНА: И ты отказался.

ХУДОЖНИК: Еще чего! Я был так счастлив среди новых друзей! Я принялся за картину с жаром, которому позавидовала бы сама пустыня. Работал с рассвета до заката, а бархан позировал мне, как жирный благодушный вельможа. Я даже разговаривал с ним, представляешь?

ОНА: И что же стало с этой картиной? Почему я ее не видела?

ХУДОЖНИК: Ты ее видела. Вот она, перед тобой. Мой самый большой холст.

 

Показывает на картину, на которой – огромная одинокая волна на фоне грозового неба.

 

ОНА: И вот тогда они объединились в стаю, чтобы загрызть тебя насмерть.

ХУДОЖНИК: Этого не понадобилось. Хватило одного пинка, чтобы я оказался на улице.

ОНА: И что было дальше?

ХУДОЖНИК: А дальше я пошел по дороге вдоль берега. Писал море и ждал, когда кончится одна страна и начнется другая. Но эта страна не кончалась. Похоже, она занимает всю планету.

ОНА: Ты был один?

ХУДОЖНИК: Нет. У меня был друг, тоже художник. Он был график и боролся за форму так же яростно, как я – за цвет. Но он хуже видел море, и я учил его видеть в волне женщину, воина, ребенка, старика. Он был очень способным учеником. И просто веселым парнем. Мили, пройденные с ним, казались очень короткими.

ОНА: Что с ним стало теперь?

ХУДОЖНИК: Мы расстались. Научившись всему, что я знал и чувствовал, он обнял меня на прощание и понес свои картины в Галерею. Они были черно-белыми, и он выдал их за портреты пустыни. Его картины повесили в главном зале, а сам он обрел славу первого художника эпохи.

ОНА: Вы больше не встречались?

ХУДОЖНИК: Один раз. Он сам меня нашел. С ним были доктор, санитар и два караульных гвардейца. Он показал им на меня и сказал: «Этот человек видит море». Так я и оказался в Порту Пяти Морей. Теперь я благодарен ему, потому что иначе не встретил бы тебя.

ОНА: Мой бедный, родной, израненный Бог. Как же ты устал… Как долго ты был один… Но ведь теперь у тебя есть я. Я буду зализывать твои раны и бросаться на тех, кто в тебя не верит! Знаешь, как я могу кусаться? Но главное – я буду верить в тебя даже тогда, когда ты сам не сможешь.  Я буду верить в тебя слепо, без оглядки, мне не нужны будут чудеса, чтобы верить в тебя. Я стану твоей армией, и никто не заставит меня бежать с поля боя. Я стану водой, чтобы омыть твои раны, едой, чтобы накормить тебя, вином, чтобы снять усталость. Мы пройдем твой путь еще раз, и вчерашние победители разбегутся, как тараканы. Я с тобой! Слышишь? Я с тобой!

ХУДОЖНИК: Они сильнее, чем ты думаешь. А я – слабее, чем ты видишь. Мы встретились слишком поздно. Теперь ты – мой дом, моя страна, моя родина. И больше мне ничего не нужно. Мое будущее – следующий миг. А прошлое – миг тому назад. И если бы кто нибудь спросил меня…

 

Она издает крик звериного ужаса и отпрыгивает в сторону, спотыкается, падает, тянет руку в Пустоту.

 

ОНА: Он здесь! Он все слышал!

ХУДОЖНИК: Не кричи. Ты его напугаешь. (присаживается на корточки перед Пустотой) Не бойся, малыш. Ты ведь не боишься нас? Дай руку. (трясет в рукопожатии невидимую ладошку) Ты все слышал? Я хочу попросить у тебя прощения…

 

Она с опаской приближается к Пустоте, присаживается рядом с Художником.

 

ОНА: Раньше ты приходил только во сне. Мы сошли с ума, да? Какой ты красивый. И совсем не страшный. Можно, я поглажу тебя? (гладит Пустоту «по голове») Малыш, наш Бог очень устал и не может за тебя воевать. Поэтому… Поэтому я пойду одна. А вы будете ждать меня здесь. Ведите себя хорошо и не ссорьтесь.  Обещай мне, что вы не будете ссориться.

 

Художник охватывает голову руками и раскачивается. Принимает решение, встает с улыбкой.

 

ОНА: Ты только не останавливай меня, ладно?

ХУДОЖНИК: И не подумаю. А ты возвращайся поскорее. С победой или без – возвращайся.

ОНА: А ты приготовишь курицу к моему возвращению?

ХУДОЖНИК: Это будет самая большая и самая жареная в мире курица.

ОНА: Обними меня так, чтобы я не могла дышать.

 

Художник обнимает ее изо всех сил. Зал видит, как он закусывает свою руку, чтобы молчать. Звучит та же музыка, что в начале действия, во время его монолога.

 

ОНА: А теперь отпусти меня.

 

Художник опускает руки.

 

ХУДОЖНИК: Счастливого пути, любимая. Мы будем ждать тебя.

 

Она уходит.

 

Конец 1-го действия.
ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

 

Дворец Адмирала. Парадный зал. На стенах - оружие, знамена, портрет Адмирала в парадной форме. В зале находятся только два неподвижных гвардейца (санитары из 1-го действия) и две Кошки – Розовая и Голубая. Они в маскарадных костюмах с масками и хвостами. Выглядят аппетитно, двигаются грациозно, во весь рост не встают ни разу за все время действия пьесы. Акт начинается с их танца под томную, но яркую музыку. Танец – игра двух кошек, полная взаимной, почти непристойной, нежности.

Неожиданно легкая музыка сменяется гимном, Кошки приподнимаются по стойке смирно, с поджатыми к груди лапками. Гвардейцы выкатывают глаза. Входит Секретарь. Это весьма элегантный молодой человек в черном костюме и черных очках. На поясе у него висит хлыст.

 

СЕКРЕТАРЬ: Его Сиятельство Адмирал!

 

Гвардейцы салютуют. Входит толстый, лысый Адмирал в ночной сорочке и колпаке. Далее, без указаний в ремарках, он постепенно принимает вполне парадный вид – его одевают в мундир, обувают, подают парик и знаки власти. Это делают сами персонажи, без слуг.

 

ГВАРДЕЙЦЫ: С днем Ангела, ваше сиятельство!

КОШКИ: С днем Ангела, ваше сиятельство!

СЕКРЕТАРЬ: С днем Ангела, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (хватаясь за голову) Да не орите вы все!

СЕКРЕТАРЬ: (шепотом) С днем Ангела, ваше сиятельство. Примите скромный подарок. Табакерка. Чистая слоновая кость, сейчас такую нигде не достанешь.

АДМИРАЛ: (берет табакерку) Нашел что подарить. Мне сейчас только чихнуть осталось, чтобы башка совсем развалилась. (мутно смотрит на Секретаря) А ты кто вообще такой?

СЕКРЕТАРЬ: Ваш секретарь, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: А… А я кто такой?

СЕКРЕТАРЬ: Его сиятельство Адмирал Главного Оросительного Канала!..

АДМИРАЛ: Да что ж ты так орешь то… Ты вот что, братец… Позови-ка мне доктора.

СЕКРЕТАРЬ: Он уже здесь, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (оглядываясь) Где?

 

На цыпочках вбегает Доктор.

 

ДОКТОР: (интимно) Я здесь, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: Учись, секретарь. Видишь, нормально говорит, не орет. Сразу видно – доктор.

ДОКТОР: С днем Ангела, ваше сиятельство! Вот, позвольте вручить, скромный подарок. Фамильная реликвия-с. Табакерка из чистой слоновой кости! Уже заряжена отменным табачком-с!

АДМИРАЛ: Ты мне сначала голову вылечи, чтобы я чихнуть решился.

ДОКТОР: Где болит, ваше сиятельство? Позвольте взглянуть… Глазик… Второй… Откройте рот, скажите: - Аааа.

АДМИРАЛ: Аааа.

ДОКТОР: (морщась от запаха этого «Аааа») Ну что ж, диагноз, кажется, ясен.

АДМИРАЛ: Да черт с ним, с диагнозом. Ты меня лечи давай, братец.

ДОКТОР: Ну что ж. Как трационный противник аллопатического метода и приверженец гомеопатии, я бы посоветовал… Ээээ…

АДМИРАЛ: Ну что ж ты тянешь то!

ДОКТОР: (доставая плоскую фляжку коньяку) Думаю, одна чайная ложечка не повредит. (достает из кармана ложечку и наливает из бутылки) Вот, ваше сиятельство. Немножко горчит, но результат гарантирован.

 

Адмирал, морщась, выпивает чайную ложку коньяка и прислушивается к ощущениям.

 

ДОКТОР: Ну как?

АДМИРАЛ: (отбирая у Доктора бутылку и делая добрый глоток из горлышка) Послушай, братец. У меня к тебе есть серьезный вопрос.

ДОКТОР: Я весь к услугам вашего сиятельства.

АДМИРАЛ: Я ни черта не помню.

ДОКТОР: Я думаю, еще… ммм… ложечка поможет вашей памяти полностью проясниться. И потом. ваше сиятельство, у вас же есть секретарь. У него все записано. Карандашом. Чтобы легче стереть, если что.

АДМИРАЛ: Ты не понял, ходячий ты градусник. Я вообще ничего не помню. Кто я, где я. Говорят, Адмирал. А я ничего не помню. (прихлебывает из фляжки)

ДОКТОР: Вы и не обязаны ничего помнить, ваше сиятельство. Это ведь так неудобно: все помнить. Голову надо держать в легкости! Тогда и осанка ровнее, и походка хоть куда! Чтобы все помнить, у вас есть подданные!

АДМИРАЛ: А ты помнишь?

ДОКТОР: Что именно, ваше сиятельство?

АДМИРАЛ: Меня! Меня помнишь?

ДОКТОР: Конечно, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Давно?

ДОКТОР: С самого детства, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Слушай ка, а есть у тебя эта… как ее… книжка такая, где про каждого написано.

ДОКТОР: Вы про Библию, ваше сиятельство?

СЕКРЕТАРЬ: Вероятно, их сиятельство имеет в виду паспорт.

АДМИРАЛ: Да молчите вы, идиоты. Я про книжку, в которой написано, сколько у меня зубов и все такое.

ДОКТОР: Я, кажется, понял. Вы – про Anamnesis, в просторечии именуемый историей болезни?

АДМИРАЛ: Вот-вот, братец, этот самый Анамус. Есть у меня такой?

ДОКТОР: Никак нет, ваше сиятельство! У адмиралов не бывает болезней, поэтому нет и историй про них. Книга прививок – пожалуйста. Она и теперь со мной! Вот, извольте: прививка от жадности, от глупости, от мании величия. Все сделаны в срок, и вы очень мужественно перенесли укольчики в вашу, извините… руку.

АДМИРАЛ: Да поди ты со своими прививками. Значит, никаких историй?

ДОКТОР: Ну почему же, ваше сиятельство? Никаких болезней. А историй – сколько угодно. Но то у вас и историк имеется.

АДМИРАЛ: (прихлебывая) И далеко он, этот ваш историк?

СЕКРЕТАРЬ: Ваш историк, ваше сиятельство. Он как раз здесь, во дворце. Проводит раскопки на вашем историческом чердаке. Послать за ним, ваше сиятельство?

АДМИРАЛ: Пошлите, пошлите…

ДОКТОР: Я его приведу! (уходит)

АДМИРАЛ: (глядя на Кошек) А это кто такие?

СЕКРЕТАРЬ: Ваши кошки, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: Не кусаются?

СЕКРЕТАРЬ: Что вы, ваше сиятельство! Напротив, очень нежны. Годы дрессировки, я следил за этим лично.

АДМИРАЛ: И погладить можно?

СЕКРЕТАРЬ: Только об этом и мечтают, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: (опасливо гладит Розовую) Говорить умеешь?

РОЗОВАЯ КОШКА: На четырех языках, ваше сиятельство… (интимно) Не считая языка любви, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: (протягивает коньяк) Глотнешь?

РОЗОВАЯ КОШКА: Почту за честь, ваше сиятельство. (делает глоток из рук адмирала)

ГОЛУБАЯ КОШКА: (ревниво) Почту за честь, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: И эта туда же. Ух, попрошайка. (угощает Голубую Кошку коньяком, чешет за ухом) Слушайте, братцы, а мне, наверное, неплохо тут живется! Жалко, что я ни черта не помню!..

 

Входит Историк, сопровождаемый Гвардейцем. Историк – карикатура на кабинетного ученого: мешковатый костюм, съехавшие на нос очки. Он весь в пыли и паутине.

АДМИРАЛ: А ты кто?

ИСТОРИК: (громко) Историк! С Днем Ангела, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (коньяк подействовал, голова прошла) Учись, секретарь! Не так, как ты «днеман, вашсият» а громко, по военному! Сразу видно – Историк.

ИСТОРИК: Ваше сиятельство, позвольте от всего сердца вручить вам в подарок редкую вещь! Найдена в пустыне на раскопках. Табакерка, третий век до нашей эры! Табачок, правда, современный и пресвежий!

 

Протягивает Адмиралу табакерку. Надо ли говорить, что все подаренные табакерки одинаковы.

 

АДМИРАЛ: Ну, давай, братец, проверим твой табачок. Только ты первый. А то подсунете какую-нибудь гадость, знаю я вас. Заряжай!

ИСТОРИК: Почту за честь, ваше сиятельство! (заряжает нос)

АДМИРАЛ: Историк… Ты меня знаешь?

ИСТОРИК: Конечно, ваше сиятельство! (чихает)

АДМИРАЛ: А что ты про меня знаешь?

ИСТОРИК: Все, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (заряжает нос) Ну, и какую из них (показывает на Кошек) я больше люблю – Розовую или Голубую? Что-то не припомню.

ИСТОРИК: Все, кроме личной жизни вашего сиятельства!

АДМИРАЛ: Апчхи!

СЕКРЕТАРЬ: Розовую, ваше сиятельство.

ГОЛУБАЯ КОШКА: Он врет! Не слушайте его, ваше сиятельство!

 

Секретарь щелкает хлыстом, Голубая Кошка с шипением пятится.

 

АДМИРАЛ: Отставить бардак! (Историку) А ты не отвлекайся. Рассказывай, рассказывай. (заряжает нос)

ИСТОРИК: Ваше сиятельство, я даже не знаю, с чего начать. Ваши деяния так разнообразны! Я написал о них две эпопеи и пять монографий, не считая учебников для школ, мифов, песен, газетных передовиц и анекдотов!

АДМИРАЛ: (чихает) А ты сразу о главном. Чего я такого сотворил, что обзавелся всей этой красотой? (показывает вокруг)

ИСТОРИК: Кустовый Поход, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Какой-какой?

ИСТОРИК: Кустовый!

СЕКРЕТАРЬ: От слова «куст», ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: Я что, ходил по кустам и за это получил дворец, двух кошек и дурака секретаря впридачу?

ИСТОРИК: Никак нет, ваше сиятельство. Изволите послушать с самого начала?

АДМИРАЛ: Изволю. (заряжает нос) Угощайтесь, братец. (чихает)

ИСТОРИК: Благодарю, ваше сиятельство. (заряжает нос и продолжает лекторским голосом) История вашего Кустового похода – это история возрождения нашей несчастной безводной родины! Это история Пустыни, ставшей садом! (чихает) А началась она, когда один прекрасный юноша вышел из нищей голодной деревни на поиски воды для своих родителей и соседей.

АДМИРАЛ: Это я, что ли, прекрасный юноша?

ИСТОРИК: Да, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (смотрит в зеркало) Давно дело было.

ИСТОРИК: Этот юноша прошел много миль и чуть не умер от жажды. Он не нашел в пустыне воду. Но он вернулся не с пустыми руками. Он принес две пригоршни золота, собранных по крупице среди обычного песка. Он собрал жителей деревни на рыночной площади и сказал им: «Я принес вам воду. Много воды. Так много, что вы будете мыть в ней ноги, а ваши дети научатся плавать. Но сначала дайте мне ваших верблюдов. Всех, которые у вас есть». И жители деревни отдали ему всех своих верблюдов.

АДМИРАЛ: И сколько их было, этих верблюдов?

ИСТОРИК: Один. Второй испугался похода и сдох от старости.

АДМИРАЛ: Негусто. А потом?

ИСТОРИК: Потом юноша оседлал верблюда и уехал, взяв с собой две пригоршни золота, флягу воды, саблю и материнскую ладанку. Он не возвращался так долго, что жители посчитали его вором. Его имя прокляли, а его отца и мать лишили ежедневной порции воды. Они лежали в тени бархана, смотрели на горизонт и гадали, кто успеет первым: сын или смерть. Юноша опоздал на один день.

АДМИРАЛ: Так я – сирота? Какая жалость. (заряжает нос)

ИСТОРИК: Люди боялись, что сын будет мстить за родителей. Они упали перед ним на колени, но он сказал: «Встаньте. Я понимаю вас. И я привез вам воду не для того, чтобы смыть ей вашу кровь.» «Ты привез нам воду?!» - закричали потрясенные люди. И снова упали на колени. – «Покажи ее нам, Герой!» И юноша снял с седла большой шевелящийся мешок. «Вот» - сказал он – «Ваша вода».

АДМИРАЛ: (чихает) И что же было в мешке?

ИСТОРИК: Черт!

СЕКРЕТАРЬ: Не ругайтесь!

ИСТОРИК: Я не ругаюсь. В мешке был черт! Некрупный и довольно старый, но разве можно купить хорошего за две пригоршни золота?

АДМИРАЛ: Сдается мне, что ты, братец, так увлекся моим чердаком, что потерял свой собственный.

ИСТОРИК: В этой истории нет ничего странного, ваше сиятельство. В те времена черти водились во всяком мало-мальски приличном омуте, крестьяне ловили их и продавали на рынках.

АДМИРАЛ: Ну-ну. И как же черт превратился в воду?

ИСТОРИК: Очень просто, ваше сиятельство. Когда поблизости нет омута, всякий черт норовит вернуться домой. А где его дом? Известно, где – в аду, глубоко под землей. Если вынуть черта, развязать и бросить на землю, он с нечеловеческой прытью устремится прямо в ад. Так поступил и этот. Как пошел чесать когтями, только успевай песок оттаскивать! Всей деревней еле управлялись. Яма в земле росла прямо на глазах, и уже через несколько минут стала такой глубокой, что, бросая в дыру камни, люди уже не слышали, как черт кричит «Ой!».

АДМИРАЛ: Кажется. я начинаю понимать.

ИСТОРИК: Ну конечно, ваше сиятельство! Ни для кого не секрет, что на большой глубине вода есть даже в самой жаркой пустыне. И наша – не исключение! Черт вырыл такой колодец, что вода хлынула оттуда фонтаном!

АДМИРАЛ: Ловко я это все провернул! Одного не могу понять – при чем тут кусты?

ИСТОРИК: Во втором мешке у юноши были семена. Вы дали людям больше, чем воду, ваше сиятельство! Вы дали им еду и тень! На месте дыры, которую некоторые мерзавцы называют «чертовой», теперь Большой Оросительный Канал. А нищая деревня превратилась в огромный город, с тенистыми проспектами и большими прохладными домами!

АДМИРАЛ: Слушайте-ка. А я, оказывается, молодец!

ИСТОРИК: Вы – отец нашей страны, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: За это надо выпить. Киски, ко мне! (Историку) И ты, братец, не отставай. Расскажешь мне еще какую нибудь историю…

ИСТОРИК: Сколько угодно, ваше сиятельство!..

 

Адмирал с Кошками и историк уходят за кулисы. В зале остаются Секретарь и Гвардейцы. За парадной дверью раздается шум, возня, дверь с треском раскрывается. В проеме – Она, растрепанная, полная решимости.

 

ОНА: Где Адмирал? Мне нужен Адмирал!

СЕКРЕТАРЬ: Всем нужен Адмирал! Это еще не повод так орать.

ОНА: (тише) Пожалуйста, отведите меня к Адмиралу. У меня к нему очень важное дело.

СЕКРЕТАРЬ: Все говорят «у меня к тебе дело», когда хотят что нибудь выпросить.

ОНА: Мне нечего просить. Я пришла сама дать кое-что Адмиралу.

СЕКРЕТАРЬ: Ах вот оно что… Так бы сразу и сказали. А то «важное дело», «важное дело»… Велика важность! Кошкой больше, кошкой меньше.

ОНА: При чем тут кошки?

СЕКРЕТАРЬ: (тише) Они боятся воды, вот в чем дело. А женщины – нет. Поэтому наш Адмирал признает только кошек.

ОНА: Я ничего не понимаю. Кто вы такой? Вы – его шут?

СЕКРЕТАРЬ: Я что, похож на шута?

ОНА: Нет, но говорите как шут. Какие-то кошки…

СЕКРЕТАРЬ: Не какие-то, а лучших пород! Это вы среди них будете смотреться, какой-то кошкой.

ОНА: (гвардейцам) Вы что нибудь понимаете?

СЕКРЕТАРЬ: (гвардейцам) А вы ступайте, братцы. Адмирала еще долго не будет.

 

Гвардейцы уходят. Она и Секретарь остаются вдвоем.

 

ОНА: Когда он вернется?

СЕКРЕТАРЬ: Когда вы будете готовы.

ОНА: К чему готова?

СЕКРЕТАРЬ: Ко всему, мадмуазель! Ко всему! Но для начала – к сущим мелочам. Ходить на четвереньках, лакать из блюдца, мурлыкать, когда его сиятельству приспичит почесать вас за ушком.

ОНА: Еще одно слово – и я вас порву! Как вы смеете так со мной говорить? Кто вы такой?

СЕКРЕТАРЬ: Я – ваш билет к его сиятельству. В первый ряд партера. Не спешите рвать свой единственный билет.

ОНА: Ничего, я пройду зайцем. (громко, в разные стороны) Ваше сиятельство! Господин Адмирал! У меня есть для вас сообщение чрезвычайной важности!

СЕКРЕТАРЬ: Можете не стараться. Зайцы Адмиралу тоже не нужны. Адмирал признает только кошек. А женщину он не видит и не слышит даже в упор, так что поберегите силы. Они вам еще понадобятся.

ОНА: Знаете, мне уже хочется стать кошкой. Чтобы выцарапать вам глаза.

СЕКРЕТАРЬ: Все так говорят. Поэтому и хожу в очках. Мешают ужасно, особенно ночью. Вам постелить что-нибудь на пол? Или начнем на голом паркете?

ОНА: (задумчиво) Да, чего уж церемониться. Давайте на паркете. С чего начнем?

 

Подходит к Секретарю.

 

СЕКРЕТАРЬ: Самое трудное – научиться ходить на четвереньках. Но зато потом так привыкаешь, что и вставать не хочется.

ОНА: А вы-то откуда знаете?

СЕКРЕТАРЬ: Понаслышке, мадмуазель.

ОНА: Ах, понаслышке… Ну что, это никогда не поздно поправить.

 

Выхватывает у Секретаря хлыст и щелкает им.

 

ОНА: На колени!

СЕКРЕТАРЬ: (опускаясь на четвереньки) К черту эту работу! Уволюсь и пойду в простые гвардейцы.

ОНА: Голос!

СЕКРЕТАРЬ: (вяло) Ну, гав. Все розы – ему, а колючки – мне.

ОНА: Громче!

СЕКРЕТАРЬ: (громко) Гав! Гав! Ни одного выходного, а вместо жалования – подачки на день рождения. Хвостом повилять?

ОНА: А ты рад меня видеть?

СЕКРЕТАРЬ: Ага. Так бы смотрел и смотрел. Пока очки не треснут.

ОНА: (щелкает хлыстом) У тебя наверняка есть запасные, мерзавец! Лежать!

СЕКРЕТАРЬ: (ложится) А чтобы правильно лакать из блюдца, надо выпячивать вперед подбородок. Иначе получается неопрятно. Но вы настырная, научитесь.

ОНА: Мразь… В море бы тебя!

 

Бросает хлыст и уходит, хлопая дверью.

 

СЕКРЕТАРЬ: (поглядывая на часы)

Ну что ж. Пора считать. Начнем со ста.

Вы скажете: - Мерзавец, каких мало!

Вы скажете: - Святая простота!

А я отвечу: - Знала. Точно знала,

Что каждый человек и каждый зверь

Имеет… девяносто… свою цену.

Что ходит не сквозь стену он, а в дверь,

А двери во дворцах прочней, чем стены.

Вы скажете: - Мерзавец! Не прощу!

Из-за тебя, мол… восемьдесят… дама

Ползет теперь снаружи по плющу,

Поставив на кон храбрость против срама.

А я поставлю… семьдесят… на срам,

Ведь нет на всей Земле плюща такого,

Чтоб вел из храма грез в реальный храм

В обход моих хлыстов. Пути другого

Ни женам, ни мужам не суждено.

Но муж силен раскаяньем. Она же,

Взяв колкое стыда веретено,

Всегда всучит другому ворох пряжи!

И вот – всему виной мои очки!

Ведь это я пришел к воротам рая

С подарком, бескорыстным, как «апчхи!»,

Ответа «будь здоров» не ожидая?..

Наивность!.. тридцать… Как же ты смешна!

(поднимая голос, грозно, без иронии)

Довольно! Полюбезничали! Хватит!

Ведь ясно, что такие, как Она

На рынках не торгуются, а платят!

Станцуют, кредитора веселя,

Прокатятся, коль рядом колесо есть,

И выплачут долги по векселям,

Которые подсовывает совесть!

(пауза, иронически)

Но… десять… для любого прегрешенья

Им нужен я, виновник их решенья.

И будет так всегда: грешат они,

А виноваты в этом мы одни…

Три… два… один… Вуаля!

 

Показывает на дверь, в которую Она ушла. Никто не заходит.

 

СЕКРЕТАРЬ: Странно. Попробуем еще раз. Три… два… один… Маэстро, туш!

 

Никого. Секретарь выглядывает в окно.

 

СЕКРЕТАРЬ: Ну что ж. Она оказалась еще глупее, чем я думал. (тихо) Сказать по правде, я чертовски рад, что ошибся! В мире и так развелось слишком много кошек.

 

Дверь открывается, на пороге стоит Она, окаменевшая в своем решении.

 

ОНА: Что мне делать?

СЕКРЕТАРЬ: Улыбаться.

ОНА: Что?

 

Секретарь обходит ее, разглядывая со смесью презрения и укора. Нажимает Ей на плечи, ставит на четвереньки.

 

СЕКРЕТАРЬ: Улыбаться. Это – самое трудное.

ОНА: Я не смогу.

СЕКРЕТАРЬ: Все смогли – и ты сможешь. (обходит ее, стоящую на четвереньках) Спинку прогни… Ножки чуть шире. Лицо вперед, глаза не прячь. Ногти длинные? Это хорошо. Расслабься, не на расстрел пришла.

ОНА: Лучше бы на расстрел.

СЕКРЕТАРЬ: Да? А ты пробовала? На расстрел-то? Смотришь на стену, а по ней муравьи ползут. Завидно становится до смерти!.. Готова?

ОНА: (после паузы) Готова.

СЕКРЕТАРЬ: Ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (издалека) Пошел вон!

СЕКРЕТАРЬ: Ваше сиятельство, дело государственной важности!

АДМИРАЛ: (издалека) Пошел вон, мерзавец!

СЕКРЕТАРЬ: Ваше сиятельство, к вам – новая кошка!

 

Тишина. Выходит Адмирал в некотором беспорядке, Голубая и Розовая виновницы беспорядка и совершенно пьяный Историк. Звучит гимн, который Адмирал прерывает движением руки. Возвращаются Гвардейцы.

Адмирал обходит, оглядывает, ощупывает Ее.

 

АДМИРАЛ: Ишь, глазищами то стреляет!

СЕКРЕТАРЬ: Дикая еще, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: У тебя что, домашней не нашлось? Облезлая, короткая... Как моя память!

ОНА: Ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Ну, какое ж я тебе сиятельство. Это я вот ему (на Секретаря) сиятельство. А тебе я – котик. Просто котик.

ОНА: К… Котик, я хочу вам… Я хочу тебе сделать подарок.

АДМИРАЛ: И эта туда же. У меня носа не хватит на ваши табакерки!

ОНА: (смелее) Котик, это не табакерка. Я хочу подарить то, чего у тебя еще нет.

РОЗОВАЯ КОШКА: Да ну?

ГОЛУБАЯ КОШКА: Неужели?

ОНА: Я хочу подарить тебе память.

ИСТОРИК: Минуточку… Ик… Память его сиятельства…

ОНА: (командным голосом) Котик!

АДМИРАЛ: Я!

ОНА: Посмотри на меня!

АДМИРАЛ: Есть!

ОНА: Котик, я хочу подарить тебе твою настоящую память!

ИСТОРИК: Сдается мне… ик… Что это не кошка, а переодетая баба!

АДМИРАЛ: (в ужасе) Что?!!

ОНА: Котик, подойди ко мне… Сядь… (гладит его, ластится) Ну какая же я баба? Разве у бабы бывают такие лапки? Ты чувствуешь, какие они нежные? А коготки? Ты чувствуешь коготки?

АДМИРАЛ: Щекотно.

 

Резкий звук, Она невольно вздрагивает и отстраняется. Адмирал берет Ее за подбородок и разворачивает к себе лицом.

 

АДМИРАЛ: Вот только мордочка у нас не больно кошачья. (Секретарю) Это ты, братец, недоглядел!

СЕКРЕТАРЬ: Сей момент исправлю, ваше сиятельство! (достает косметику в виде набора красок)

АДМИРАЛ: Да ладно уж, я сам. Давай!

 

Секретарь протягивает Адмиралу краски. Адмирал начинает неловко рисовать Ей «кошачье лицо».

 

ОНА: Котик я хочу рассказать тебе историю про одного мальчика.

АДМИРАЛ: Бровку вот тут надо приподнять…

ОНА: Этот мальчик родился во дворце, который стоял на самом берегу моря…

КОШКИ: Ах! Ох!

ИСТОРИК: (одновременно) Что?!

СЕКРЕТАРЬ: (одновременно) Гвардейцы! Арестуйте ее!

АДМИРАЛ: Молчать!.. Братцы, вы что, с ума сошли? Из-за вас уехала вторая бровь! Теперь она как будто хмурится.

СЕКРЕТАРЬ: Ваше сиятельство, расстреляйте меня. Я недоглядел – это действительно переодетая женщина!

АДМИРАЛ: Молчать, болваны! А ты продолжай, пусик. (возвращается к «рисованию») Только говори по-человечески, а не по-кошачьи. Море… Может, ты хотела сказать «мур»? Мур-мур?

ОНА: Мальчик, выросший у моря, не мог его не полюбить. Он часами сидел и смотрел на волны, пока они его не позвали. Тогда он зашел в море и поплыл. Его никто не учил плавать, но у него сразу получилось.

АДМИРАЛ: Волны… Красивое слово. Надо будет выучить кошачий язык. Пусик, не моргай, я рисую тебе глаз!

ОНА: Он плыл один и был так свободен и счастлив, как ни разу прежде. Приставучие няни и злые гувернеры, бестолковые лакеи и глупые гвардейцы, огромный мрачный дворец… Все это издали показалось ему шахматной доской, по которой волна рассыпала фигурки. Даже грозная королева, его мать, и та из моря казалась маленьким шахматным ферзем. И мальчик плыл все дальше. Как пешка, которая ушла от других на край доски.

АДМИРАЛ: Пусик, потерпи, я рисую тебе усы…

ОНА: А потом мальчик устал. Он понял, что сегодня не доплывет до горизонта, и повернул обратно. Он плыл медленно, потому что казался себе сильным, большим и взрослым. Но при этом все равно оставался маленьким мальчиком. Поэтому, выйдя на берег, он бросился к маме со словами: «Ты видела?! Ты видела, как я здорово плыл?!»

АДМИРАЛ: Ну вот, уже почти готово! Остался только носик!

ОНА: Она была хорошей королевой, но плохой матерью. Ее любовь к сыну оборачивалась страхом за него, а трусливая любовь – самая злая из всех любовей. Поэтому она не обняла мальчика, а приказала его выпороть. Выпороть так, чтобы у него навсегда отбило память о море.

АДМИРАЛ: Все готово!.. Мне не нравится твоя сказка. Давай другую.

ОНА: После порки мальчик долго не мог встать с постели. А когда встал, он не смог вспомнить не только море, но и собственое имя. С тех пор его подданные рассказывают ему сказки, в которые всем удобно верить.

АДМИРАЛ: А королева… его мамаша?

ОНА: Она давно умерла. Стыд и горе не сильно продлевают жизнь.

АДМИРАЛ: Всё?

ОНА: Всё…

АДМИРАЛ: (показывает на историка) Его история интересней.

ОНА: Зато моя – правда. Уж какая есть.

ИСТОРИК: Не слушайте ее, ваше сиятельство. Правда – это то, что можно пощупать руками. У меня, например, есть исторический мешок из-под семян и мешок из-под черта. Он до сих пор пахнет серой! В нашем музее стоит чучело вашего верного верблюда. Вот на стене висит ваша сабля. За окном стоит город в пустыне, который вы создали своими руками. А что можно пощупать у этой киски, кроме… эээ… ее самой?

ОНА: Я принесла тебе письмо. Один нерадивый почтальон забыл доставить его вовремя. Вот оно. (вынимает письмо Рыбака)

АДМИРАЛ: (нервно) Мне что-то попало в глаз, пусик. Прочти сама.

ОНА: «Мой дорогой сын…»

АДМИРАЛ: А куда это наш Доктор запропал?

СЕКРЕТАРЬ: Вам нездоровится, ваше сиятельство?

АДМИРАЛ: Ложечку микстуры… Не помешает… Читай!

ОНА: «Мой дорогой сын…»

АДМИРАЛ: Постой… Я сам…

 

Отбирает письмо и читает. Сутулится, тяжело наливается прозрением.

Вбегает Доктор. Он все время подслушивал за дверью.

 

АДМИРАЛ: (грозно) Это правда?

ДОКТОР: Что именно, ваше сиятельство?!

АДМИРАЛ: Расстрелять!

ДОКТОР: Не надо, ваше сиятельство. Это правда. Но я хорошо лечил ваши раны. Рубцов на спине почти не видно. Я плохой человек, но хороший врач.

АДМИРАЛ: Ну что ж, тогда Историка. Я теперь не успокоюсь, пока кого-нибудь не пущу в расход. Отец страны, говоришь? Главный Оросительный Канал, говоришь? Черт, говоришь?

ИСТОРИК: Ваше сиятельство! Неужели моя история уступает этой байке? Ведь в моей истории вы куда лучше! Вас запомнят героем!

АДМИРАЛ: Запомнят, говоришь… Запомнят? Что ты знаешь о памяти, крыса? Я бы тебе рассказал… Расстрелять!

ОНА: Не надо!.. Не убивай его. Ведь теперь у тебя есть память. Плохо, если она начнется с казни.

СЕКРЕТАРЬ: Золотые слова!

АДМИРАЛ: С чего же начать?

ОНА: Начни с моря! Выйди на балкон и посмотри вниз!

АДМИРАЛ: Вы слышали? Как все, оказывается, просто! Выйди на балкон и посмотри вниз… Дура! Как его узнаю?! Я не помню, как оно выглядит! (показывает на Доктора) И он! (на Историка) И он! (в зал) И они тоже! Эту память отшибло всем!

ОНА: (кричит) Не всем! (тише) Не всем. Есть человек, который видит море. Видит и рисует его… довольно похоже.

АДМИРАЛ: Прекрасно! Это меняет дело! И где же он, со своей мазней?

ОНА: Далеко отсюда. (вздыхает) Очень далеко.

АДМИРАЛ: Какого черта? В галерею его! Нет! Мы устроим этот, как его…

СЕКРЕТАРЬ: Вернисаж.

АДМИРАЛ: Вернижас прямо на берегу! Секретарь! За дело!

СЕКРЕТАРЬ: Слушаюсь, ваше сиятельство! (убегает)

АДМИРАЛ: Доктор, микстуры!

ДОКТОР: Сию минуту, ваше сиятельство! (убегает)

АДМИРАЛ: Историк! Пиши заново свою историю!

ИСТОРИК: Есть ваше сиятельство! Будет сделано в лучшем виде! (убегает)

АДМИРАЛ: (глядя на Гвардейцев) А вы что стоите?

 

Гвардейцы убегают просто так.

 

АДМИРАЛ: Кошки! За мной!

КОШКИ: (хором) Куда?

АДМИРАЛ: Переодеваться к финалу! Море уже устало ждать, чем все закончится!

 

Фанфары. Адмирал взваливает Ее на плечо и убегает. Кошки уползают следом.

Декорации Дворца разъезжаются, открывая пустой пляж с шалашом Художника.

 

ФИНАЛ

 

Художник сидит на песке с Ее портретом в руках. На веревках – знакомые нам картины. Издали звучит протяжная, тянущая душу песня Русалки. Она перебивается барабанной дробью, сцена наполняется движением, и с этого момента движение на сцене не прекращается ни на секунду.  В шум моря добавляется монотонный, как бубен шамана, ритм. Он то стихает, то усиливается, но не умолкает совсем.

Входят Гвардейцы в строительных фартуках, они несут яркие золоченые рамы, молотки, гвозди.

 

ХУДОЖНИК: Вы не встречали мою жену? Вот ее портрет.

 

Гвардейцы не отвечают, молча принимаются за дело. Возятся позади шалаша, приколачивают рамы, закрывают картины серыми полотнами – чтобы открыть в торжественный момент. С потолка спускаются золоченые шнуры. Гвардейцы крепят к ним занавешенные картины. Два гвардейца натягивают на авансцене красную ленту, какие бывают при открытии выставок. Но эта лента закрывает не выставку, а вход в море.

Входит Писатель, хлопая в ладоши.

 

ПИСАТЕЛЬ: Маэстро! Я буду первым, кто вас поздравит! Я так торопился, что обогнал собственное кресло!

ХУДОЖНИК: Вы не встречали мою жену?

ПИСАТЕЛЬ: Я так счастлив за вас, мой любимый персонаж! Все, что нам осталось – это финал истории, от которого море взорвется апплодисментами!

ХУДОЖНИК: Вот ее портрет. Вы помните это лицо?

ПИСАТЕЛЬ: (Гвардейцам) Болваны, как вы повесили этот шедевр? Правый угол покосился, море может вытечь за раму! Горизонт должен лежать ровно!

 

Входит Рыбак, катит перед собой кресло Писателя. Рыбак одет Почтальоном.

 

РЫБАК: Мои поздравления, маэстро! (Писателю) Дружище, это не ваше кресло? У него такой вид, как будто оно первым пришло к финишу!

ПИСАТЕЛЬ: Так и есть! Кого я вижу! Что стало с моим рыбаком? Вы изменились, дорогой.

РЫБАК: Я теперь снова почтальон! Я написал письмо, в котором всего одна строка, и теперь разношу его всем!

ПИСАТЕЛЬ: И что же это за строка? (становится за своим креслом, как будто как будто оно уже занято)

ПОЧТАЛЬОН: «Капля воды, возвращайся домой!»

ПИСАТЕЛЬ: Так это – приглашение?

ПОЧТАЛЬОН: Конечно! Все письма мира – приглашения, но только мое действительно всегда, безо всяких штрафов! Я сделал тысячи копий, и теперь мне некогда ловить рыбу! Одно из писем – вам, дружище! Держите!

ХУДОЖНИК: (Рыбаку) Вы не встречали мою жену? У меня есть ее портрет, вот он.

ПОЧТАЛЬОН: Маэстро, вам письмо! Там всего одна строка, но вы будете читать ее всю жизнь! (протягивает Художнику, тот с надеждой читает и разочарованно отбрасывает)

 

Входит Пират, который теперь – вернувшийся МОРЯК.

 

МОРЯК:  Марта! Где ты? Я слышал твой голос! Марта!

ПОЧТАЛЬОН: Я вас знаю. Вы похожи на одного Пирата.

ХУДОЖНИК: (Моряку) Вы не встречали мою жену? Вот ее портрет.

ПИСАТЕЛЬ: Боюсь, старина, что вы с Мартой поменялись местами.

МОРЯК: (Писателю) Ты видел Марту? Она была здесь, я знаю! Она была здесь только что! Я чую запах ее пирожков!

ПИСАТЕЛЬ: Она теперь там, на скалах. Слышите песню? Это она.

МОРЯК: Марта!

ПИСАТЕЛЬ: Боюсь, вы опоздали.

МОРЯК: Не каркай, старик. Марта! Я вернулся!

ПОЧТАЛЬОН: (Моряку) Вам письмо.

МОРЯК: (читает, отбрасывает, бегает по берегу, кричит истошно) Марта!

ПИСАТЕЛЬ: Почему бы вам самому не поплыть к ней?

МОРЯК: Я слишком болен и стар! Я не доплыву! Марта! (продолжает горестно расхаживать по берегу)

 

Вбегает Жрец. Он теперь Кардинал Моря, одет в богатую сутану.

 

КАРДИНАЛ: Маэстро, вы подготовили речь? С минуты на минуту прибудет Адмирал!

ХУДОЖНИК: Вы не встречали мою жену? Я бы пошел искать ее сам, но боюсь разминуться.

ПОЧТАЛЬОН: Кардинал, вам письмо!

КАРДИНАЛ: Некогда, не время сейчас. Картины все на местах? Висят ровно? Отлично. Переодевайтесь, маэстро, я принес вам парадный камзол! Где моя речь? (ощупывает сутану) О Море, я забыл свою речь! (находит) Слава Морю, нашел… Так, где я остановился… (начинает расхаживать по берегу, бубня под нос по бумажке)

 

Звучит гимн, на сцену выходит Секретарь.

 

СЕКРЕТАРЬ: Их сиятельство Адмирал Пяти Морей!

 

Появляются две Кошки в бикини, которых ведет на поводке Адмирал, одетый в пляжное трико с нелепыми на нем орденами и медалями. На глазах Адмирала - повязка. Адмирала ведут под руки Доктор и Историк, тоже в пляжных костюмах. Адмирал в ужасе, но пытается это скрыть. Никто не смотрит в сторону моря.

 

АДМИРАЛ: Доктор, ты здесь?

ДОКТОР: Здесь, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Историк!

ИСТОРИК: Я тут, ваше сиятельство! Я ваша правая рука!

АДМИРАЛ: Я не боюсь! Слышишь, Историк! Не боюсь! Так и запиши в своих учебниках!

ИСТОРИК: Уже записано, ваше сиятельство! «Он подошел к Морю и волна откатилась в низком поклоне. Тогда он улыбнулся и сказал Морю: - Встань! Ты не слуга мне, а брат!»

АДМИРАЛ: Хорошо сказано! Доктор!

ДОКТОР: Я здесь, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Я страдаю от морской болезни?

ДОКТОР: Нет, ваше сиятельство. У Адмиралов вообще не бывает болезней, ни морских, ни сухопутных.

ИСТОРИК: «И когда все звери, разбившись по парам, катались по палубе, слабые чревом, он один стоял у штурвала, глядя на акулий плавник далекой горы.»

АДМИРАЛ: Где-то я это уже слышал.

ИСТОРИК: Нет ничего нового под солнцем.

АДМИРАЛ: И это тоже. Доктор!

ДОКТОР: Что угодно, ваше сиятельство?

АДМИРАЛ: Никуда не уходи! Что там у нас с микстурой?

ДОКТОР: Заказал еще три ящика, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Не пора принять?

ДОКТОР: Только что принимали, ваше сиятельство! Пусть усвоится!

СЕКРЕТАРЬ: Ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: (вздрагивая) Да что ж ты так орешь то? Чего надо?

СЕКРЕТАРЬ: Мы на месте, ваше сиятельство. Изволите взглянуть на картины?

МОРЯК: Марта!

АДМИРАЛ: (хватаясь за сердце) О господи… Это еще что такое?

ПИСАТЕЛЬ: Моряк, ваше сиятельство. Он вернулся слишком поздно, и теперь умирает от горя.

АДМИРАЛ: А ты кто такой?

ПИСАТЕЛЬ: Я – тот, кто все это придумал, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: И меня?

ПИСАТЕЛЬ: И вас, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: Ишь ты какой… Прямо как мой Историк!

ПИСАТЕЛЬ: Есть нюансы, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: Понимаю, понимаю. Ты только не убивай меня в конце. Ладно, братец?

ПИСАТЕЛЬ: Я подумаю, ваше сиятельство. Да вы присаживайтесь!.

 

Предлагает свое кресло Адмиралу, тот усаживается. Писатель остается за спиной Адмирала, управляя креслом.

 

АДМИРАЛ: Спасибо, братец. (Секретарю) Учись, дурак. Сразу видно – настоящий писатель.

СЕКРЕТАРЬ: Ваше сиятельство! Пора открывать вернисаж!

АДМИРАЛ: (Писателю) Думаешь, пора?

ПИСАТЕЛЬ: Самое время, ваше сиятельство. Страшно?

АДМИРАЛ: Все вопросы - к Историку!

ПИСАТЕЛЬ:  Дайте слово Кардиналу. С Богами можешь не дружить, но со Жрецом дружить обязан!

АДМИРАЛ: Кто у нас Кардинал?

ЖРЕЦ: Я здесь, ваше сиятельство! Прикажете начать?

АДМИРАЛ: Давай, братец. Трогай.

 

Кардинал встает между двух больших занавешенных картин. Все сходятся вместе, даже несчастный Моряк (Адмирала на кресле привозит Писатель), лицом к оратору и спиной к залу.

 

КАРДИНАЛ:

Благодарю за тишину

Тебя, мой Бог из перламутра.

За то, что юную волну

Угомонил в объятях мудрой,

За то, что слушаешь, как жрец

Косноязычно и нестрого

Расскажет дюжине сердец

О том, как вместе видеть Бога.

Ведь Бог навынос многолик,

Как голоса в церковном хоре.

У старика – и Бог старик,

У них одни и те же хвори.

У лучезарных матерей

Он, как близнец похож на сына,

А у пройдохи он хитрей,

Чем у простого гражданина.

У дурака и бог – дурак

Простой вопрос берется с боем.

Когда дурак идет в кабак,

То пить приходится обоим.

У мудреца и Бог не прочь

Вести беседу, к слову слово,

О том, что снова канет ночь,

И ты единым станешь снова,

И от далеких берегов

К тебе потянется с восходом

Толпа украденных богов,

Полночи правивших народом.

И ты, единый на века,

На нас посмотришь без укора,

И повенчаешь дурака,

И примешь исповедь у вора.

А чтоб узнать тебя в лицо,

Свои ладонями прикроем,

И те, кто назван подлецом,

И те, кто кажется героем.

Пора, мой Бог! Пройди, как блик,

По ряби спин, что бьют поклоны!

Открой глаза! Яви свой лик

В бездонном зеркале иконы!

 

Звучит торжественная музыка, шум моря значительно усиливается. Гвардейцы сдергивают покрывала, мы видим уже знакомые нам картины: огромная волна-«бархан» и спокойный морской пейзаж. Немая сцена.

 

АДМИРАЛ: Так вот ты какое, море…

ПИСАТЕЛЬ: Ваше сиятельство, повязка!

АДМИРАЛ: Ты обещал оставить меня в живых, помнишь?

ПИСАТЕЛЬ: Помню, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: (снимая повязку, с облегчением) И вовсе оно не страшное. (встает с кресла, разглядывает картины вблизи)

ПИСАТЕЛЬ: Когда как, ваше сиятельство. Когда как. Но даже в гневе оно прекрасно.

КАРДИНАЛ: (торжественно) Повернитесь, дети мои! Невежливо стоять спиной к Богу!

 

Все медленно оборачиваются и подходят к ленте, натянутой перед морем. Секретарь протягивает Адмиралу ножницы. Музыка и шум моря становятся еще громче. Картины поднимаются вверх, скрываются за сценой.

 

АДМИРАЛ: (вздыхая) Ну что ж, братцы. Говорить я не мастак… В общем, с Новым Морем нас всех! С новым счастьем!

ИСТОРИК: «И море благодарно вздохнуло, приняв скупую слезу своего освободителя!»

 

Режет ленточку, звучит гимн, все бурно хлопают. Входит Почтальон

 

ПОЧТАЛЬОН: Всем почта, господа!

 

Бросает в зал пачку писем. Одновременно письма сыпятся с потолка, ими покрывается весь воздух. На всех листочках строка «Капля воды, возращайся домой!». Аплодисменты усиливаются.

 

МОРЯК: (истошно) Марта!

 

Моряк расталивают толпу и сквозь разрезанную ленточку бросается в море. Кошки визжат.

 

ИСТОРИК: Куда это он?

ДОКТОР: К супруге. Она, видите ли, вообразила себя русалкой.

ИСТОРИК: Скалы неблизко.

ДОКТОР: Я его осматривал в своем стационаре. Здоровья там осталось только на богатырский голос.

ПИСАТЕЛЬ:  Вы недооцениваете силу любви.

СЕКРЕТАРЬ: Заключим пари? Я ставлю на то, что он не доплывет.

ДОКТОР: (вглядываясь) Ваше пари опоздало. Но вы бы его выиграли.

 

Звучит песня русалки. Художник подходит к Адмиралу и хватает его за горло.

 

ХУДОЖНИК: Где моя жена?! Что вы с ней сделали?

 

Паника. Художника хватают Гвардейцы.

 

АДМИРАЛ: (сипло, откашлявшись) Чуть не убил. Писатель, ты куда смотришь? Кто такой?

СЕКРЕТАРЬ: Виновник торжества, ваше сиятельство. Тот самый маляр.

АДМИРАЛ: Чего ему надо?

СЕКРЕТАРЬ: Ему нужна жена.

АДМИРАЛ: Так пожените его, и дело с концом.

СЕКРЕТАРЬ: У него уже есть жена, ваше сиятельство. Он думает, что она у нас.

АДМИРАЛ: А где она на самом деле?

СЕКРЕТАРЬ: У нас, ваше сиятельство. Я приказал подержать ее под замком. На всякий случай.

АДМИРАЛ: Так отпустите. На кой черт нам сдалась его жена?

СЕКРЕТАРЬ: Слушаюсь, ваше сиятельство (за кулису) Приведите заключенную!

 

Входят гвардейцы, ведут Ее под руки. Она – в своей обычной тунике, измученная, одухотворенная.

 

ОНА: Любимый!

ХУДОЖНИК: Что они с тобой сделали?!

ОНА: Любимый, мы победили! Это самое главное!

ХУДОЖНИК: Отпустите ее!

СЕКРЕТАРЬ: Отпустить?

АДМИРАЛ: Валяйте. И его тоже.

 

Гвардейцы разжимают хватку. Она и Художник бросаются друг другу навстречу, сливаются в одно, жадно трогают друг друга, не могут насытиться. Остальные персонажи расходятся по углам сцены.

 

ХУДОЖНИК: Любимая, тебя так долго не было…

ОНА: Это все уже не важно. Я с тобой. Я теперь не отойду от тебя! Ни на шаг! Слышишь?

ХУДОЖНИК: Боже, какое счастье!

ОНА: Даже когда ты будешь писать…

ХУДОЖНИК: Я не мог писать без тебя…

ОНА: Я здесь, любимый. Даже когда ты будешь писать, я буду держать тебя за вторую руку. Тебе это не помешает?

ХУДОЖНИК: Нет, моя хорошая, единственная…

ОНА: Скоро зима… Ты нарисуешь мне новые платья? Такой холодный ветер… Меня знобит уже сейчас.

ХУДОЖНИК: Я нарисую тебе шубу… Ни у кого еще не было такой шубы!

ОНА: Я уже чувствую ее тепло. Или это твое тепло, любимый? Оно достает до самого сердца, спасибо тебе, спасибо за то, что ты есть.

ХУДОЖНИК: Кто все эти люди? Они истоптали весь наш песок, я ненавижу их за это! Они забрали у меня последнюю радость – смотреть на твои следы.

ОНА: К черту следы, любимый. Все следы ведут в прошлое, а нам с ним больше не по пути! Мы победили!

ХУДОЖНИК: Знаешь… Ты только не огорчайся, ладно? Он ни разу не пришел. Я ждал тебя один.

ОНА: Знаю, любимый. Я чувствовала это. Он не приходил, потому что было еще не время.

ХУДОЖНИК: А сейчас?

ОНА: А сейчас пора. Мы победили. У нас есть будущее.

ХУДОЖНИК: Почему же он не приходит сейчас, когда уже можно?

ОНА: Он боится этих людей. Он спрятался в море и ждет, когда они все уйдут.

ХУДОЖНИК: Я тоже их боюсь. И тоже хочу, чтобы они ушли.

ОНА: (всем) Уходите! Пожалуйста, уходите! Вы делаете нам больно. Нам очень нужно остаться вдвоем… Нам нужно так много сказать друг другу. Рыбак, я доставила твое письмо, а теперь, пожалуйста, уходи. У тебя много работы. (Рыбак уходит) Доктор, вас ждут пациенты, а вас, историк, ждут ваши учебники и анекдоты. (Доктор и Историк уходят) Жрец, я рада за тебя. Ты еще не научил людей смеяться, но они уже не плачут от твоих слов. А теперь уходи, я тебя очень прошу. Завтра ты обвенчаешь нас тут же, у моря, но сегодня нам очень нужно остаться вдвоем. (Жрец уходит) Ваше сиятельство, вы меня совсем не знаете, но это не важно. Ваша страна теперь очень богата – у нее есть море. Вам надо строить корабли и отправлять их в плавание. Это очень приятно – давать имя новому кораблю! Сияет солнце, море надраено им до зеркального блеска. Играет оркестр, люди надевают свои самые праздничные одежды. А огромный фрегат неуклюже, как морж, сползает в воду,  недоверчиво принюхивается к ней, потом падает, поднимая фонтаны брызг – и выныривает ловким, стремительным, юным, не зная, куда девать свои силы. У вас теперь очень много важных дел, ваше сиятельство, и вашему историку теперь не придется врать, описывая их. Ваши дела зовут вас, слышите?

АДМИРАЛ: Слышу, и этот голос мне кажется смутно знакомым.

СЕКРЕТАРЬ: (приходит Ей на помощь) Она права, ваше сиятельство. Мы получили то, за чем пришли, и теперь пора возвращаться. Страна уже третий час без присмотра, как бы чего не случилось!

АДМИРАЛ: Ты прав, братец. Государственно мыслишь! Сразу видно – настоящий секретарь! Киски, за мной!

 

Адмирал, Секретарь, Гвардейцы и Кошки уходят. Кроме Ее и Художника, на сцене остается только Писатель. Он снова сидит в своем кресле, почти незаметный в тени.

 

ОНА: Ну вот, мой хороший. Мы одни. Все кончилось. И все началось.

ХУДОЖНИК: Прости меня. Я так виноват перед тобой.

ОНА: Не надо. Мы победили вместе. Ты был рядом каждую секунду. Без тебя я – просто лужа глубиной в пять футов. А с тобой я – море.

ХУДОЖНИК: Я все равно не смогу простить себя.

ОНА: Ты ни в чем не виноват.

ХУДОЖНИК: Не виноват? Да я просто преступник! Меня надо заживо зарыть в песок! Но все случилось слишком неожиданно, и я не успел.

ОНА: Что не успел, любимый?

ХУДОЖНИК: Как что? Пожарить тебе курицу!

ОНА: (улыбаясь сквозь слезы) Ничего, любимый. Нам некуда торопиться. У нас впереди теперь так много времени…

 

Она обнимает Художника, звучит песня русалки. Свет медленно гаснет, как принято в финалах…

Из кресла раздаются хлопки Писателя. Свет перестает угасать.

 

ХУДОЖНИК: Кто здесь?

ПИСАТЕЛЬ: Дети, простите меня.

ОНА: Не надо. Пожалуйста, не надо.

ХУДОЖНИК: Кто это? О чем ты с ним говоришь?

ОНА: (Писателю) Милый, умный, хороший человек. Всем сердцем, от которого осталось немного… Всем нашим с ним прошлым, этими тихими следами на песке, я умоляю тебя – пожалуйста, не надо.

ПИСАТЕЛЬ: У меня нет выбора. Помнишь? Судьба – как имя. Его придумывают другие, а тебе всю жизнь откликаться. У меня нет выбора. Уходи за кулисы и гримируйся к выходу.

ХУДОЖНИК: О чем вы говорите? Кто это такой?

ОНА: Я не могу уйти… Мне так хорошо сейчас… За что такая боль? Я ведь никому не делала зла.

ПИСАТЕЛЬ: (тверже) Уходи!

ОНА: Любимый, мне нужно уйти. Ненадолго. Я скоро вернусь.

ХУДОЖНИК: О чем ты говоришь? Мы же только что встретились!

ОНА: Нет, любимый. Мы еще не встретились, но это случится очень скоро. (встает)

ХУДОЖНИК: Постой! Что происходит? Кто этот человек и почему ты его слушаешься?

ОНА: Потому что он говорит правду.

ПИСАТЕЛЬ: (громко) Уходи! Я начинаю терять терпение.

ОНА: Любимый, обними меня так, чтобы я не могла дышать.

ХУДОЖНИК: (обнимая Ее) На этот раз я никуда не отпущу тебя!

ОНА: (силой вырываясь) Я должна уйти, любимый! Но я скоро вернусь, уже насовсем! У тебя будет  время… У тебя будет время сделать самую жареную в мире курицу…

ПИСАТЕЛЬ: Ну, хватит с меня. Брысь отсюда!

 

Художник бросается на Писателя с кулаками, но тот встает с кресла и легко отталкивает его. Быстро ходит по сцене, отдает отрывистые, деловитые команды. Художник оглядывается в поисках Ее, но сцена пуста. Ее уже нет.

 

ПИСАТЕЛЬ: (наверх) Картины вернуть! Ленту завязать обратно! (громко хлопает) Все на сцену! Кто-нибудь, верните Адмиралу повязку на глаза! Кардинал, повторите речь, мы начнем с вас! По местам! Моряк! Ты готов еще раз умереть за любимую?

 

МОРЯК: (выходя из зала) Готов!

 

На сцену возвращаются Адмирал с Секретарем и Гвардейцами, Доктор, Историк и Кардинал. Все одеты в черные костюмы, Кардинал – в черной рясе.

 

ПИСАТЕЛЬ: (резко, Кардиналу) Начинай!

КАРДИНАЛ: Благодарю за тишину

Тебя, мой Бог из перламутра…

ПИСАТЕЛЬ: По латыни! Ты Кардинал, а не поэт!

КАРДИНАЛ: (под тихую органную музыку читает короткую молитву по латыни, заканчивает) Amen.

ПИСАТЕЛЬ: Отлично, с официальной частью покончено. Маэстро, музыку! Покрывала долой!

 

Звучит гимн. Гвардейцы сдергивают парусину, на картинах – Пустыня. Большая волна стала тем, с чего ее рисовали – огромным барханом. Гимн сбивается, повисает пауза.

 

АДМИРАЛ: Уже можно снимать повязку?

ПИСАТЕЛЬ: Снимайте!

АДМИРАЛ: Вы помните, братец, вы обещали…

ПИСАТЕЛЬ: Снимайте!

 

Адмирал снимает повязку, опасливо подходит к картинам, близко рассматривает их. Вбегает Почтальон.

 

ПОЧТАЛЬОН: Всем почта, господа!

ПИСАТЕЛЬ: (иронически) Да ну? Уверен?

ПОЧТАЛЬОН: Полная сумка писем!

ПИСАТЕЛЬ: Так доставай, чего ждешь?

ПОЧТАЛЬОН: (раскрывая пустую сумку) Ничего не понимаю… Только что были здесь…

ПИСАТЕЛЬ: Поищи получше.

 

Почтальон копается в сумке, Адмирал заканчивает осмотр картин.

 

АДМИРАЛ: (неуверенно) Послушайте, братцы. Какое-то оно желтое, ваше море? Сильно смахивает на…

ПИСАТЕЛЬ: (перебивает) Это не море, Адмирал. Наш художник не видит его, когда рядом нет любимой!

ХУДОЖНИК: Где она? Что вы сделали с моей женой?

АДМИРАЛ: Какой еще женой? (Секретарю) Братец, ты что нибудь понимаешь?

СЕКРЕТАРЬ: Догадываюсь, ваше сиятельство! Она уже здесь! По плану церемонии, она должна принести вам ножницы для этой красной ленты!

АДМИРАЛ: Так зови! Чего ждем?

СЕКРЕТАРЬ: Как скажете, ваше сиятельство! Ножницы его сиятельству Адмиралу Пяти Морей!

 

На сцену выходит Она – одетая и загримированная черной кошкой. Она идет на четвереньках, в зубах у нее гротескные никелированные ножницы. Все поворачиваются и провожают ее глазами. Она подходит к ленте и роняет ножницы на пол. Смотрит в зал, не вставая с колен.

 

ОНА: (глухо) Любимый! Дай мне руку!

 

Художник проходит между персонажами и видит Ее. Они молча стоят у красной ленты. Художник роняет портрет.

 

ХУДОЖНИК: (Ей) Вы не встречали мою жену?

ОНА: Дай мне руку, любимый!

ХУДОЖНИК: У нее на щеке родинка, похожая на каплю краски. Довольно большая, но она ее не портит.

ОНА: Дай мне руку. Без тебя мне не встать.

ХУДОЖНИК: (отходит от Нее и рассказывает всем) У нее вечно обкусанные губы. Как у ребенка. Стыдно сказать, но иногда она грызет и ногти. Я столько раз хотел дать ей по рукам, но вместо ударов получались поцелуи…

ОНА: Любимый, сейчас не время для слабости! Помоги мне встать, иначе мы никогда не встретимся!

ПИСАТЕЛЬ: Штраф за «никогда»

ХУДОЖНИК: У нее длинные ресницы. Как будто две бабочки сели на глаза…

ОНА: (Рыбаку) Скажи ему, что это я. Ты меня узнаешь? Я доставила твое письмо.

ПОЧТАЛЬОН: Моя сумка пуста. Черная кошка приносит беду.

ОНА: (Кардиналу) А ты узнаешь меня, жрец?? Помнишь, как я тонула в море, чтобы все его заметили?

КАРДИНАЛ: Ты пришла к слепым и сказала «Откройте глаза! Море прямо перед вами!»? А они ответили: «Мы не верим тебе! Уходи, иначе ты умрешь!» И тогда ты сказала: «Я готова умереть, но позвольте мне самой выбрать свою смерть!» И пошла умирать в море, чтобы слепые увидели его?

ОНА: Все было не так, но сейчас это не важно. Спасибо, что узнал меня, Жрец. А теперь скажи ему, что это я!

КАРДИНАЛ: (набирая воздух, задыхаясь от праведного гнева) Вы слышали? Вы слышали?!!! Эта кошка с помойки выдает себя за Белую Святую, Санкту Альбу, святейшую из наших мучениц, при одном имени которой у нас на глазах выступают слезы! На дыбу ее! В костер! В кандалы!.. Черная кошка приносит беду!

ПОЧТАЛЬОН: (вторит эхом) Черная кошка приносит беду.

ХУДОЖНИК: Она почти никогда не плачет. А когда плачет, сердится сама на себя и ругает каждую слезу…

ОНА: (Моряку) Ты самый честный из них! И ты вернулся на запах своих пирожков. Скажи ему, что это я!

ПИРАТ: Из-за тебя Марта ушла на скалы. Я опоздал к своим пирожкам, девочка. Ты дала ей совет, который разлучил нас. Теперь я слышу ее песни и ненавижу тебя больше, чем все они вместе взятые. Я рад твоему горю. Ты заслужила это. Черная кошка приносит беду.

КАРДИНАЛ, ПОЧТАЛЬОН: (эхом) Черная кошка приносит беду.

ХУДОЖНИК: Ее можно узнать даже издали - по походке. Она такая легкая, как будто земля жжет ей пятки…

ОНА: (Адмиралу) Я подарила тебе память и море. Ты ведь понял, что я не кошка. Понял, как только увидел.

АДМИРАЛ: Да.

ОНА: Ты поступал со мной, как с кошкой, потому что боялся меня.

АДМИРАЛ: Да. Я и сейчас боюсь.

ОНА: Трус!

АДМИРАЛ: Черная кошка приносит беду.

КАРДИНАЛ, ПОЧТАЛЬОН, МОРЯК: (глухо, грозно) Черная кошка приносит беду.

 

Медленно, почти незаметно, начинают суживать вокруг Нее кольцо молчаливых черных фигур.

 

ХУДОЖНИК: Она всегда говорила, что умрет не раньше своего портрета. Это несправедливо. Портрет цел, а она умерла.

ОНА: (Доктору) У тебя есть бумага, на которой написано мое имя. У кошек с помойки не бывает таких квадратных бумаг с такими круглыми печатями!

ДОКТОР: Эта бумага была актом о вашей смерти. Черная кошка приносит беду.

КАРДИНАЛ, ПОЧТАЛЬОН, МОРЯК, АДМИРАЛ: Черная кошка приносит беду.

ОНА: (Историку) Вы меня помните? Я спасла вас от казни!

ИСТОРИК: Простите, милая. Для моих учебников вы слишком легкомысленны, а для анекдотов слишком серьезны… Черная кошка приносит беду.

КАРДИНАЛ, ПОЧТАЛЬОН, МОРЯК, АДМИРАЛ, ДОКТОР: Черная кошка приносит беду.

ОНА: (Секретарю) Я умираю.

СЕКРЕТАРЬ: Мне очень жаль.

ОНА: Ты будешь единственным, кого я не попрошу о помощи.

СЕКРЕТАРЬ: Я буду единственным, кто тебе поможет. Отныне ты не виновата. Это я сделал тебя такой. Умри с чистой совестью.

 

Секретарь выходит из черного кольца и встает в стороне, на другом конце сцены от Писателя. Они двое и Художник не принимают участие в травле. Остальные сужают кольцо вокруг Нее, оттесняя ее к морю, к неразрезанной ленте, к валяющимся на земле ножницам и портрету. Они безостановочно, глухо, грозно бормочут хором: «Черная кошка приносит беду». Круг все уже, она в западне. Моряк поднимает и подает ей портрет. Адмирал – ножницы.

 

ХУДОЖНИК: (Писателю) Как она умерла? Расскажите мне, я имею право это знать.

ПИСАТЕЛЬ: Вы уже знаете. Она умерла на больничной каталке по дороге в Порт Пяти Морей. Все остальное – только ваш сон.

ХУДОЖНИК: Я хочу проснуться. Вы мне поможете? Я не умею умирать. Я бы ушел в море, но теперь даже не знаю, в какой оно стороне.

ПИСАТЕЛЬ: Я не могу отказать любимому персонажу. Ты умрешь самой легкой из всех человеческих смертей.

ОНА: (кричит) Любимый! Не сдавайся! Умереть от любви – это трусость! Дерись за нее!

ЧЕРНЫЕ ФИГУРЫ: (громче и чаще) Черная кошка приносит беду. Черная кошка приносит беду.

ОНА: Даже в одиночку дерись за нее! Твоя память о нас – это тоже дом! Я буду жить там, пока бьется твое бедное, больное, израненное сердце! Не выгоняй меня в забвение, любимый! Там очень холодно!

ЧЕРНЫЕ ФИГУРЫ: (кричащей скороговоркой) Чернаякошкаприноситбедучернаякошкаприносит беду!..

ОНА: (перекрикивая рев черных фигур) Прости их за то, что они не узнали меня! Они всего лишь люди и ненавидят меня за то, что я сделала их добрее. Но у меня есть еще один свидетель! Слышите?! У МЕНЯ ЕСТЬ ЕЩЕ ОДИН СВИДЕТЕЛЬ!

 

На сцену падает полная тишина и неподвижность. Она смотрит в море.

 

ОНА: (по прежнему на коленях, с размазанным по лицу кошачьим гримом, очень тихо)

Ну здравствуй, моя воля и опала.

Я здесь. На расстоянии руки.

Я слишком торопилась – и упала.

Разбитая коленка. Пустяки.

Прости мне эту маленькую шалость,

Отмой меня от сажи и вины.

Я помню языков твоих шершавость,

Целительную соль твоей волны.

Меня не узнают ни мир, ни милый.

В дороге запылился пилигрим.

И грязь мою ни ливни не отмыли,

Ни слезы, что напрасно пили грим.

Я выжила. Но пуст и заколочен

Шалаш, куда вернулась я домой.

От грязи перекрестков и обочин

Отмой меня. Пожалуйста, отмой.

Я – маленькая. Помнишь? Эти трусы

Меня считают сильной, как волна.

Поэтому – и травля, и укусы.

А я ведь не опасна. Не сильна.

Девчонка, что на пляже после школы,

Тебя кормила сахаром из рук,

Мечтая сделать слаще разносолы

Твоих печальных волн, мой старый друг.

В твоих руках взрослела, не взрослея,

И телом наливалась, как волна,

И вздрагивала каплей на весле я,

И так боялась собственного дна…

(громче, разгораясь до крика)

Отмой меня от страха перед страхом.

От лишнего. От месяцев и лет.

Отмой меня от праха, перед прахом

Танцующего жалкий менуэт…

Отмой меня от рук, зовущих в ясли,

В которых только изморось да слизь,

От копоти тех факелов, что гасли,

От воска тех свечей, что не зажглись.

Отмой от пепла слов и мыслей ила,

От нежности, подаренной врагу,

От имени, которое забыла!

От клички, на которую бегу!

Отмой меня от кожи оскверненной!

Пусть рыбы разворуют мне глаза!

Пусть волосы истлеют, как знамена!

Ты слышишь? Не щади меня, гроза!

(тихо)

Начни меня сначала! Ведь в начале

Есть море чистой Памяти о нем,

Есть море неотплаканной Печали,

И море Страсти - с паром и огнем,

Есть море Веры в бога с тонкой кожей,

И море тихой Нежности моей.

Ты видишь, как началом мы похожи?

Ты – море, а я - порт пяти морей!..

Молчишь… Не отвечаешь… Не узнало.

Ну что ж, да будет море… Господа!

Прощайтесь с Оросительным Каналом!

Да здравствует соленая вода!

Любимый! Не сдавайся! Криком чайки

Я снова приведу тебя к волне!

Прощайте! Если можете - прощайте.

Пусть море вам напомнит обо мне!

 

В тишине Она берет ножницы и разрезает ленту. Теми же ножницами, вздрогнув от боли, режет свой портрет и умирает. Шум моря становится слышнее. Черные фигуры сохраняют неподвижность.

 

ПИСАТЕЛЬ: (Художнику) Вы слышали?

ХУДОЖНИК: Мне показалось, кричала чайка. Что она забыла в пустыне?

ПИСАТЕЛЬ: Чайка заступалась за вас. Она просила оставить вас в живых.

ХУДОЖНИК: У меня были море и любимая. Потом любимая ушла и забрала море с собой. Зачем мне жить?

ПИСАТЕЛЬ: У тебя остались воспоминания.

ХУДОЖНИК: Она говорила, что Прошлым сыт не будешь. Я тогда спорил, а теперь вижу, что она была права. Я хочу умереть рядом с ней. Где ее могила?

ПИСАТЕЛЬ: Вот она, прямо на берегу.

ХУДОЖНИК: Это злая шутка, Писатель. Я давно не вижу никакого берега.

ПИСАТЕЛЬ: Я покажу тебе.

 

Подводит Художника к месту, где лежит Ее тело. Художник видит разрезанный портрет, соединяет половины, прижимает к сердцу.

 

ХУДОЖНИК:

Прости меня, любимая. О многом

Мы так и не успели помолчать.

Я был тебе не самым лучшим богом.

Прощай.

Закат! Поставь свою печать

На лицах. На полотнах. На мольберте.

На море. На слезах и на крови.

На нашем с Ней свидетельстве о смерти

За подписью свободы и любви.

 

Художник обнимает портрет - «свидетельство о смерти» - и ложится спиной к ней, так и не увидев. Он мертв.

 

Черные фигуры молча выходят на авансцену, перешагивая через два тела. Слышна песня русалки.

 

АДМИРАЛ: Кто это поет?

МОРЯК: Марта! (бросается в море)

ИСТОРИК: Куда это он?

ДОКТОР: К супруге. Она, видите ли, вообразила себя русалкой.

ИСТОРИК: Скалы неблизко.

ДОКТОР: Я его осматривал в своем стационаре. Здоровья там осталось только на богатырский голос.

ПИСАТЕЛЬ:  Вы недооцениваете силу любви.

СЕКРЕТАРЬ: Заключим пари? Я ставлю на то, что он не доплывет.

ДОКТОР: (вглядываясь) Ваше пари опоздало. Но вы бы его проиграли. Он уже выбрался на берег и бежит навстречу своей Марте. Как трогательно… Они взялись за руки, как дети!

СЕКРЕТАРЬ: Господа, а что это там, на горизонте?

АДМИРАЛ: Я не очень силен в морских горизонтах. А чему там полагается быть?

СЕКРЕТАРЬ: Наверное, показалось.

АДМИРАЛ: Слушайте, братцы! А почему вы сразу не сказали, какое оно красивое?

ИСТОРИК: Мы не хотели кощунствовать, ваше сиятельство. Вы же сами видите, что никакими словами это не передать.

АДМИРАЛ: Доктор, что у нас там с микстурой?

ДОКТОР: Три ящика, ваше сиятельство. (уходит)

АДМИРАЛ: Я думаю, глоток-другой сейчас будут кстати.

ИСТОРИК: Ваше сиятельство, у меня тоже немного… першит в горле.

АДМИРАЛ: Каждому! Каждому! Кардинал, ваша религия не запрещает микстуры?

КАРДИНАЛ: У морской веры вообще нет запретов, ваше сиятельство!

АДМИРАЛ: Почтальон! Я понимаю, братец, ты вроде как на службе, но один глоток…

ПОЧТАЛЬОН: Я беру выходной! Немедленно!

 

Возвращается Доктор со столиком, на котором - шампанское и бокалы. Каждый берет свой, хлопает бутылка, вокруг стола царит оживление.

 

АДМИРАЛ: Ну что ж, братцы! Самое время и мне сказать какую-нибудь речь! Историк, ты потом подправишь, если что?

ИСТОРИК: Разумеется, ваше сиятельство. Это будет самая трогательная речь в истории!

АДМИРАЛ: (откашлявшись) Ну что ж. Море – это, понимаете ли…

СЕКРЕТАРЬ: Господа, я вынужден вас перебить.

АДМИРАЛ: Да ты что, братец, с ума сошел? Ты кого перебиваешь?

СЕКРЕТАРЬ: Дело в том, что мне не показалось. Это действительно она.

АДМИРАЛ: Кто она?

СЕКРЕТАРЬ: Волна, ваше сиятельство.

АДМИРАЛ: (иронически) Неужели? Надо же, какая редкость – волна в море. Надо все бросить и пойти посмотреть на такое чудо.

СЕКРЕТАРЬ: Это не просто волна, ваше сиятельство. Это – волна высотой с ваш дворец.

ПИСАТЕЛЬ: Она называется «цунами».

СЕКРЕТАРЬ: И идет прямо на нас с ужасной скоростью. Думаю, она будет здесь через минуту.

 

В тихом прибое становится слышен тихий, зловещий гул. Кардинал первым все понимает и падает на колени. Он молитвенно складывает руки и молится на латыни. В гул волны вплетается тихая органная фуга.

 

АДМИРАЛ: (Писателю) Что все это значит, братец? Это ты все подстроил?

ПИСАТЕЛЬ: Увы, нет, ваше сиятельство. Я тут не при чем. Мы погибнем вместе.

АДМИРАЛ: Мы что? МЫ ЧТО?!! Ты же обещал не убивать меня?

 

Доктор и Историк в ужасе прижимаются к Адмиралу, как перепуганные дети – к отцу.

 

ПИСАТЕЛЬ: Прощайте, ваше сиятельство. Впрочем, есть одно, последнее, средство спастись. Попробуйте забыть о море. Перестаньте в него верить.

АДМИРАЛ: Легко сказать!

ПИСАТЕЛЬ: Вы же обходились без него всю свою жизнь. Вы все обходились без него! Осталось только вспомнить, как это делается. Повторяйте за мной: Моря нет!

 

Гул волны нарастает.

 

АДМИРАЛ: (неуверенно) Моря нет!

ИСТОРИК И ДОКТОР: (присоединяются) Моря нет!

ВСЕ ЧЕРНЫЕ ФИГУРЫ, включая КАРДИНАЛА: МОРЯ НЕТ! МОРЯ НЕТ! МОРЯ НЕТ!

 

Гул волны превращается в тягостный низкий грохот, она все ближе.

 

АДМИРАЛ: (перекрикивая всех) Ничего не получается!

ПИСАТЕЛЬ: Прекрасно, ваше сиятельство! Я рад за вас! Вы умрете честным человеком! Мы все умрем честными людьми! Спасибо тебе, море!

 

Писатель и Секретарь спокойно ожидают своей участи. Остальные мечутся по сцене. Все с ужасом смотрят в море. Кто-то пытается прятаться за картины. Каждый кричит «Моря нет!» все громче, все истеричнее, но это не помогает. Черная тень гигантской волны накрывает сцену. Ее рев становится непереносимым, он рвет слух и выворачивает душу наизнанку. И наступает тьма, в которой разом стихают крики. Волна уходит дальше, ее рев переходит в гул, а тот – в обычный морской прибой. В темноте становится слышна песня русалки.

 

Медленно светает. На берегу разруха: руины шалаша, оборванные веревки из-под картин, опрокинутый стол, разбитые бокалы. Из человеческих фигур остались только Она и Художник, лежащие в прежних позах. Художник просыпается первым. Он оглядывается, видит Ее и целует. Она просыпается. На ней больше нет кошачьего грима, ее лицо стало прежним. Они встают на колени друг перед другом. Художник поднимается во весь рост, Она остается на коленях. Он протягивает Ей руку и помогает встать. Они замирают в молчаливом объятии.

Песня русалки звучит громче.

По проходу медленно идет Мальчик. Он поднимается на сцену и обнимает обоих родителей.

Свет медленно гаснет.

 

КОНЕЦ

 

Пьеса "Порт пяти морей" в файле .doc для скачивания и печати.



Чтобы быть в курсе обновлений и событий, подпишитесь на новости Города Снов  

вернуться на главную страницу Города Снов

счетчик:
 		© Андрей Корф, 1999-2023
Автор всех материалов, опубликованных на этом сайте,
за исключением особо оговоренных - Андрей Корф.
Использование материалов этого сайта без согласия автора запрещено.